Откуда-то издалека, словно сквозь толстый слой ваты, он почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Шбаланке обернулся, намереваясь ударить противника. Учитель смотрел на него сквозь треснувшие стекла очков.

– Se habla espanol?[35]

Он потянул его с площади на одну из боковых улочек.

– Si, si.

Что происходит? Неужели видение наделило его необыкновенными возможностями? Юноша против воли расслабился и почувствовал, как уходят из него силы. И начал клониться к стене облупленного светло-красного здания.

– Madre de Dios, нам нельзя останавливаться! – Учитель продолжал тащить его. – Они приведут артиллерию. Ты отлично обращаешься с пулями, но сможешь ли отразить снаряды?

– Не знаю…

Он на миг остановился, чтобы подумать об этом.

– Потом выясним. Идем.

Теперь, когда страх смерти отступил, он чувствовал себя так, как будто лишился не только этого странного нового могущества, но и обычных сил. Юноша взглянул на лесистый склон горы в конце улицы, до которого было так далеко!.. Деревья означали безопасность. Солдаты ни за что не сунутся за ними в лес, где их могут поджидать в засаде партизаны.

Учитель потащил его прочь от дома и, поддерживая под мышки, увлек в направлении зеленого убежища. Они срезали путь между двумя маленькими домишками и свернули в сторону, в узкий грязный переулок, который разделял дощатые и оштукатуренные строения. Теперь Шбаланке кое-как передвигался сам, оскальзываясь и оступаясь в предательской коричневой грязи. За садиками переулок превратился в тропку, ведущую по крутому склону вверх, в заросли деревьев. До опушки им предстояло пройти по открытому пространству по меньшей мере пятнадцать метров, где все просматривалось как на ладони.

Он наткнулся на своего спутника – тот резко остановился и заглянул за угол дома слева.

– Чисто. – Учитель по-прежнему не отпускал его руку. – Бежать можешь?

– Si.

После сумасшедшей перебежки юноша рухнул, едва они углубились в лес. Растительность здесь была достаточно густой, чтобы их не заметили, если они будут сидеть тихо и неподвижно. Они слышали, как внизу препираются солдаты, потом подошел сержант и приказал им возвращаться на площадь. Вместо них предстояло умереть кому-то из деревенских. Учитель заметно нервничал. Шбаланке гадал – это из-за человека, ставшего их невольной жертвой, или из-за собственного неожиданного избавления? Пуля в спину – далеко не так романтично, как расстрел.

Учителя звали Эстебан Акабаль, он был пламенный коммунист и борец за свободу. Шбаланке без единого комментария выслушал длинную лекцию о пороках нынешнего правительства и о грядущей революции. Единственное, что его интересовало, – откуда Акабаль берет силы идти дальше. Когда он наконец замедлил шаг, тяжело дыша после очередного отрезка трудного подъема, Шбаланке спросил его, почему он сотрудничает с ладино.

– Необходимо объединиться ради общего блага. Разобщенность между киче и ладино создает и поощряет режим угнетателей. Она искусственна, и как только ее не станет, ничто больше не сможет встать на пути у естественного желания рабочего человека объединиться со своим товарищем-рабочим.

На ровном отрезке пути оба остановились передохнуть.

– Ладино будут использовать нас, и ничто не изменит ни их чувств, ни моих. – Шбаланке покачал головой. – У меня нет желания вступить в твою армию рабочих. Как мне выбраться на дорогу до города?

– Тебе нельзя идти по большой дороге. Солдаты пристрелят тебя, едва увидят. – Акабаль взглянул на ссадины и синяки, которые его спутник заработал во время подъема. – Похоже, твой талант весьма избирателен.