– Я пытался до тебя дозвониться, – сказал Лео, наблюдавший, как Цзяцзя садится на обычное место. – Как поживаешь?

– А, у меня все хорошо. Я уезжала на несколько дней, – солгала она.

Интересно, почему люди спрашивают друг друга, как у них идут дела, спросила себя Цзяцзя. «Как поживаешь?» – вот вопрос, на который в большинстве случаев не дают правдивый ответ. Цзяцзя не могла сказать Лео, что ей плохо, совсем плохо, и она почувствовала себя ужасно одинокой, когда он задал этот тривиальный вопрос, словно вручил маленький камешек, наступив на который она могла перешагнуть через глубокую бурную реку.

Она знала, что теперь Лео мог понять, хочет ли она с ним говорить. Бывали случаи, когда она предпочитала, чтобы с ней обращались как с обычной посетительницей. Встречала Лео улыбкой, садилась, делала заказ, заканчивала нехитрый разговор простым «спасибо» и принималась читать книгу. В такие моменты она никогда не бывала невежливой, но, если в баре оказывались только они вдвоем, в ее поведении чувствовалась легкая неуверенность. Сегодня, однако, дело обстояло иначе. Сегодня она не хотела сидеть одна.

– Чего ты хочешь выпить? – спросил Лео.

– Может, чего-нибудь нового и крепкого? – предположила она. – Книга, которую ты мне подарил, просто замечательная, рассматривая ее, я многому научилась. А еще я откопала кое-какие свои старые материалы и попыталась нарисовать рыбу.

– Рыбу?

– Ну, не совсем. Это человек-рыба.

Она сделала небольшое ударение на слове «человек».

Он поднял глаза от лаймов и посмотрел на нее.

– Муж оставил мне рисунок, – объяснила Цзяцзя. – Рисунок человека-рыбы. Голова человека с телом, напоминающим рыбье. Ну, знаешь, с чешуей и плавниками. С тех пор как рисунок перешел мне, у меня появилось чувство, будто мне нужно узнать о нем больше. Лицо довольно странное. В следующий раз могу тебе показать. Во всяком случае, сейчас я его пишу. Я не думала, что его будет так трудно воссоздать.

Она ссутулилась и положила локти на стойку.

– Что значит «странное лицо»? – спросил Лео.

– Я имею в виду, что изучала рисунок, но всякий раз, когда я поворачиваюсь к холсту и пытаюсь нарисовать лицо, в голове становится пусто, и я не могу вспомнить, как оно выглядит. Как будто рыбочеловек не хочет, чтобы я его писала. Странно, правда? С тобой такое случается, когда ты делаешь коктейли?

– Я не совсем в этом уверен. Но у меня действительно иногда заканчиваются идеи, – нерешительно произнес Лео. – Писать маслом совсем не то же, что смешивать напитки.

Цзяцзя покачала головой.

– Ты совершенно прав. Это не то же самое, – согласилась она. – Я точно знаю, как человек-рыба должен выглядеть, но не могу его нарисовать. Как будто лицо существует только в моем воображении и постоянно меняется.

– Как ты думаешь, почему он нарисовал человека-рыбу?

Цзяцзя ожидала этого вопроса от Лео и начала отвечать, не дожидаясь конца вопроса:

– Чэнь Хан сказал, что этот рыбочеловек однажды ему приснился. Сам сон был очень странным. Он не помнил почти ничего, но как он мог нарисовать человека-рыбу, не вспомнив большую часть сна?

– Итак, ты знаешь, что хочешь написать, но не можешь этого сделать. Твой муж не помнил сна, но сумел нарисовать человека-рыбу в деталях.

Цзяцзя медленно кивнула.

– Мне бы очень хотелось когда-нибудь увидеть этот набросок, – сказал Лео. – И, конечно, твою картину, когда ты добьешься успеха.

В ту ночь Лео остался с Цзяцзя. Но она держала дверь в кабинет закрытой и не показывала картины. Она еще не была готова. К тому же она спрятала от Лео рисунок Чэнь Хана. Набросок казался ей чем-то слишком интимным – возможно, единственным, в чем Чэнь Хан остался с ней честен. Она не могла объяснить почему, но знала, что Чэнь Хан хотел бы скрыть его от других.