Степан без труда догадался: хохлачи!

Вскоре они уже толпились у плетня разинского куреня. Хозяин, улыбаясь одной, не побитой дробью стороной лица, вышел навстречу без шапки.

Первым входил ещё пуще раздобревший телом, в жупане из тонкой серебряной парчи и в синем кунтуше, Демьян Раздайбеда. Кушак – креповый, а сабля – в богатых ножнах на шёлковых перевязях.

За ним – Боба. Не забыв имени младшего Разина, он, завидев его, засмеялся:

– Здоров, дядько! Как, Степанко, бьёт пищаль твоя?

У Бобы теперь был шрам на лбу – белый, чуть вздутый, словно через голову протянули жилу – и она обросла мягкой кожей.

Одет Боба был богаче, чем в прошлый раз: в сафьяновых, обшитым золотом сапогах, в шапке с алым верхом.

Пока отец обнимался и перешучивался с Демьяном, Боба сообщил Степану, что в прошлый месяц они били шляхту, и, вынув из сапога, показал совсем малый пистоль:

– У шляхетной ляшки под юбкой нашёл! – пояснил шёпотом, голосом почти звенящим.

Степан принял в ладонь пистоль так, словно тот нёс ещё тепло ляшки.

К ним, стеснённый, подошёл Якушка, поклонился. Боба поднял глаза и, вмиг оценив мальца, лишь кивнул, снова продолжив говорить только со Степаном.

…но за стол Боба – уселся, а двенадцатилетнему Степану ещё было рано.

Иван, зная о том, что ему тоже места не найдётся, возился в проездном сарае с упряжью, а потом ушёл к гумну точить косы.

Счастливая явленьем земляков, Матрёна ухаживала за хохлачами особенно старательно, и, если какой казак выходил в сени, ловила, расспрашивала про дела в украинных городках; иных из тех названий Степан и не ведал.

…к вечеру – будто зашедший мимоходом – Корнила Ходнев от дверей кликнул Тимофея: выдь на час.

На улице Корнила злым шёпотом говорил:

– Слыхал, что стряслось, Тимоха?

Разин смолчал, дожидаясь разгадки, – но и Корнила, бледный от злости, не спешил, а смотрел куда-то в сторону часовни, где нежданно загудел в один, будто бы случайный, удар колокол.

– Говори ж… – попросил, наконец, Разин.

– Хохлачи хвастают тем, что побили шедший с Московии на Крым царёв караван, – ответил Корнила, глядя Разину в глаза.

– Мои гости – не хвастают, – сказал Тимофей.

– И не ведают о том? – изгально спросил Корнила.

– О том не вспоминали никак, – ответил Тимофей и оглянулся на курень: там засмеялась Матрёна, и тут же раскатисто загрохотал Раздайбеда.

– Помимо караванных людей и посла нашего, сечевики взяли в полон и турского посла, – раскрыл Корнила. – Государевы послы везли грамоты к султану. Их сечевики силком отняли, доставили сюда и Осипу да Науму в сей час понесли.

Тимофей отёр мелкий крупистый снег со лба.

– А на кой? – спросил, хмурясь.

– На кой? – опять озлился Корнила. – А такая их забава… Как они рассудили, Тимоха. Государь не принял от нас, казаков, Азов-город? По той причине, должно, Войско Донское смертно рассержено на Москву! Так разобиделись мы, что пограбленный караван простим своим братам-сечевикам! Они ж нам такие браты! Крепче не сыскать! – Корнила язвил. – Когда бы наши бояре не отказались от Азова, сечевики б не явились с подобной вестью! – продолжал он. – Они б врали напропалую, что караван побили не они, а татарове!.. А теперь грамотку доставили: гляди, какие угодливые!

– А что в грамотке? – спросил Тимофей.

– А в грамотке той султану государь именует казаков… «ворами»! – ответил Корнила. – Сами сечевики, пальцем водя по свитку, зачитали!.. И я заглянул! Так и писано: де, воры мы. И ещё писано султану от государя: казаки на Дону без призора одичали, творят, что пожелают: то крымски берега шерстят, то Азов воюют… А он-де про то не ведает.