Никита Савелов, скромный очкарик, на назначенную встречу за велосипедом не пришел. Все попытки Артура найти его оказались безрезультатными. В одиннадцатой школе удалось выяснить у девятиклассников следующее: в начале сентября действительно откуда-то возник парень, представился Никитой Савеловым, сказал, что переводится в эту школу. Парень был очень компанейским, веселым, сразу стал вливаться в коллектив будущих одноклассников, хотя на уроки еще и не приходил, – говорил, что родители какие-то формальности утрясают. В юном возрасте «своими» становятся быстро… А в тринадцатой школе сказали, что настоящий Никита Савелов переехал с родителями в Москву еще в июне…

…Рассказывая обо всем об этом Варшаве, Артур вспомнил странную улыбку Савелова – стало быть, не случайно она тогда показалась жуткой. Но передавать свои эмоции вору Тульский не стал – и так-то обосрался дальше некуда, еще и сопли какие-то показывать…

Варшава долго молчал – они сидели с Артуром на лавочке в садике Академии художеств. Тульский не выдержал:

– Я ничего не понимаю!

– Это в твоем возрасте нормально, – вздохнул вор.

– Кто, сука? Кто? Зачем?

Варшава помолчал, поскреб в затылке. Хмыкнул:

– Если бы мог вот так сразу… жил бы в Гаграх, ходил бы в чесучовом костюме… Все малеха заврались. Мальцу обещали лисапед, который никто не собирался ему давать. А он не собирался его получать. Ты ерзал ради идеи – интересно и почетно, видишь ли… Я людей подбирал, рассчитывал на шахматы, хотел их цеховикам в Поти скинуть. Тоже кривил душой, Беста и Чиркани в свои планы не брал… Мой знакомый опер кричит – шухер из-за этих шахмат дикий. Они какие-то особенные, обком-горком, короче – сам терпила спалился. ГБ-ЧК лютует, жалом водит – прям как в пятидесятые. Вот так. Если б я имел коня – это был бы номер, если б конь имел меня – я б, наверно, помер. Чует мое сердце – комитетовские это вонзили. Им по какой-то чекистской надобности потребовалось терпилу этого партийного с пробега убрать. Вот они тему и забодяжили. А их прокладки враз не срубишь…

Артур поднял голову:

– Так, значит… В смысле это что – разведка какая-то работала?

Варшава усмехнулся со вздохом:

– В смысле… Ну не пятнадцатилетний же паренек в глаженых штанишках?! И менты так не делают. Им подставы делать на квартире партийных деятелей – таких прав никто не выписывал отродясь… Чуйка говорит – чекистские дела. Плохо то, что они пацаненка не к кому-то подводили, а к тебе. Значит – информацию имеют. Конкретную. А это – плохо. Стало быть, тебе надо притихариться… У тебя, долбоебушка, чудом первая судимость не образовалась. А судимость – это штука такая – необратимая. После первой – судьбу уже не перевернешь.

Варшава рассуждал абсолютно здраво и логично, но он ошибся – точно так же, как ошибся Токарев-старший, оценивая историю, приключившуюся с боксером Лехой Суворовым. Варшава не мог не ошибиться. Даже ему, битому и ловленому вору, не могло прийти в голову предположение, что всю комбинацию выстроил и провел один человек – и кто? Несовершеннолетний мальчишка, сын одного из подчиненных товарища Удалова. И не просто подчиненного, а приятеля – они семьями дружили, в гости друг к другу ходили. А сынок подчиненного решил (самостоятельно, не советуясь с отцом) карьеру папе подтолкнуть, освободив один из пролетов партийной лестницы…