Большой караван был где-то там, на юге, в этом все сходились во мнении. Он не мог улетучиться, а его самый ценный груз не испортится годами, даже веками. Малая толика этого груза позволила бы капитану Калебу эль-Фаси навсегда покинуть Адорас и вновь обосноваться во Франции, в тех самых Каннах, где в отеле «Мажестик» он провел самые упоительные дни своей жизни – в компании прелестной продавщицы одного бутика на Рю-де-Антиб. Ей не один год придется ждать, когда он наконец выполнит обещание к ней вернуться.

В полдень они открывали огромные окна, которые выходили на бассейн, Ля-Круазетт и пляж, и до самого вечера предавались любви, не теряя море из виду. Затем шли ужинать в «Мулен-де-Мужан», «Оазис» или «У Феликса» и заканчивали вечер в казино, поставив все на номер восемь.

Дорого же ему приходится расплачиваться за те дни. Слишком уж высока цена, на его взгляд. А самое худшее заключалось скорее не в пустыне как таковой, жаре и однообразии, а в воспоминаниях и уверенности в том, что, если однажды ему и удастся вырваться живым из Адораса, он уже будет не в состоянии вновь насладиться отелями, ресторанами или девушками в Каннах.

Он сидел, предаваясь воспоминаниям, не обращая внимания на пот, который начал скатываться по всему телу, по мере того как душная жара овладевала лагерем. Дождался, когда денщик принес поднос с неизменным отвратительным жирным кускусом, и без аппетита съел его, запивая мелкими глотками теплой, мутной и слегка солоноватой воды, к которой так и не смог привыкнуть. Она по-прежнему вызывала у него понос, притом что он пил ее все эти годы.

Затем, когда солнце встало прямо над головой, в зените, подавляя все живое – даже мухи не летали, – он медленно пересек пустынную пальмовую рощу и снова укрылся в своем бунгало, на сей раз оставив двери и окна распахнутыми настежь в попытке воспользоваться малейшим дуновением ветерка.

Наступил час гайлы, священной сиесты в пустыне, ибо на те четыре часа, когда пекло особенно немилосердно, людям и даже животным следовало замереть в тени, если они не хотели подвергнуть себя риску обезвоживания организма или получить солнечный удар.

Солдаты в бараках уже спали. Один только часовой стоял на посту, укрывшись под навесом, стараясь изо всех сил – зачастую безуспешно – прикрыть глаза ровно настолько, чтобы не начать клевать носом, но так, чтобы сияние белых барханов под лучами солнца не вызвало мгновенную слепоту.

Спустя час можно было бы подумать, что на сторожевом посту в Адорасе все вымерли. Столбик термометра в тени (на солнце он, скорее всего, лопнул бы) угрожал приблизиться к пятидесятиградусной отметке, и «плюмажи» пальм в отсутствие ветра застыли так неподвижно, что казались не настоящими, а всего лишь нарисованными на небе.

Сморенные зноем солдаты храпели – с открытыми ртами, потными лицами, растрепанными волосами, застыв в изломанных позах, словно безжизненные куклы, неспособные даже отогнать мух, которые в поисках хоть какой-то влаги садились им прямо на язык. Кто-то во сне что-то быстро пробормотал вслух. Проснулся капрал, таращась от испуга: в течение нескольких тоскливых секунд ему казалось, что он задыхается, так как воздух перестал поступать в легкие.

Худой – кожа да кости – негр, бодрствовавший в своем углу, не сводил с капрала глаз, пока тот не угомонился. Потом он тоже закрыл глаза, но так и не заснул, поскольку ум его пребывал во взбудораженном состоянии с того самого момента, как старший сержант по секрету сообщил ему, что через четыре дня они отправятся в сумасшедшее приключение: проникнут вглубь самой что ни на есть суровой земли в поисках пропавшего каравана.