— Так это, — заюлила женщина, даже отступая на пару шагов назад, но не сдавая позиции. Вот упрямая! — Не гневайся, бабушка! Отворожи там, придуши, в лес заведи, да не выведи! Не оставь деток сиротами!

Я задумалась. Нет, я против того, чтобы кто-то от жены гулял куда-то налево. И тут я эту женщину понимала! Измена — противное дело. Я бы точно что-нибудь выдрала, выцапарала или оторвала. Причем, если надо, обоим, но опять же: это в городе в двадцать первом веке. А тут мужик на вес золота. Особенно вон, в селе. Так что моя часть из той-прошлой-жизни преисполнилась невероятным сочувствием.

Зато другая моя часть, та, которая бабкина, всматривалась и — ого, какое у нее острое зрение! — видела что-то, что я пока объяснить себе не могла.

Бабка-то, выходит, не просто древняя, а еще и колдунья? Ведьма? Или просто пожила много и знает людей? И не только, неспроста же к ней вон звери как к судье какой ходят?

Ага! Смотрит на меня мадамка плаксиво, и лицо все такое несчастное, а в глазах торжество! Типа, вот, задурила я тебе, старой, голову, да вот разбежалась!

— И что в оплату дашь? — проскрипела я. Брови отлично работали — у дамочки аж руки задрожали.

— А вот, бабушка, — и она проворно подбежала ко мне, в ножки поклонилась и вручила младенчика и так же споро отскочила. — Как заведено, свеженький, молочком вскормленный!

И что мне с ним делать? Сожрать его, что ли? Но спросила опять о другом.

— И не жаль тебе дите родное, а?

— Так оно же мне не родное, — заулыбалась женщина. Как видно, она посчитала вопрос улаженным и дело решенным практически окончательно. — Сирота это. Мать его нагуляла где-то, а сама родами и померла. Ты уж, бабушка, сама решай, можно на зелья его, а можешь, коли захочешь…

Ах ты ж стерва! Младенчик орать устал, а я — ну, я заорала! И хотела, что называется, благим матом…

А вышло, что не совсем и благим? Ну или как там вообще — благой мат? Интересно, что это значит, а интернета нет, когда надо.

Во-первых, парочку кустов я снесла. Не руками, а будто бы магией. Только что были, и вот уже нет. Только листья кружились. Во-вторых, дамочку тоже как ветром сдуло. Я и не заметила, куда усвистела. В-третьих, пыль от голоса моего зычного поднялась такая, что я пару минут ничего, кроме листьев и этой пыли, не видела. В-четвертых, ну, где-то с сосны все-таки что-то сорвалось и шурша полетело наземь, считая ветки.

— Кхе, — обиженно сказал младенец. Я осматривалась. Пыль медленно успокаивалась. Мне хотелось опять почесать репу, но руки уже были заняты.

— Вечно ты поспать не даешь, Яга, — проворчал кто-то из кустов и, судя по звуку, пошел спать куда-то в другое место. — Ходишь тут, орешь дурниной…

Яга, значит? То есть это не прозвище? Я — натуральная Баба Яга?

Правду говорить легко и приятно. Какой дурак это сказал? Он сам когда-нибудь пробовал? Вот так, чтобы пошел на работу красавцем или не очень, а очнулся Кощеем? Хотя Кощеем неплохо, яйца только надо беречь. А у меня ого-го телеса не первой свежести, а говоря откровенно, одной ногой я, наверное, на кладбище, а еще брови, младенец, говорящий кот, медведи с претензиями и мужик! На столе!

«Не о мужике тебе сейчас надо думать», — упрекнула я себя, разглядывая младенца. Вот что с ним делать, зачем я на эту кукушку не подумав наорала? Опыта выращивания детей у меня нет, а учитывая, на что я теперь похожа, младенчик при виде моей физиономии получит тяжелую психотравму на всю жизнь.

С другой стороны: зачем нужна такая вот мать, как та стерва? Ну даже если и не родная? И вообще, неизвестно, есть ли у нее дети или она как заправская попрошайка давила мне на совесть.