То есть произошло еще не описанное удовлетворительным образом революционно-эволюционное событие, принципиально отличающееся от классических революций XVIII–XIX столетий и интернационал- и национал-социалистических революций ХХ в. Русская революция конца 1980-х – начала 1990-х имеет некоторые общие черты с европейскими революциями 1989 г., но и в значительной степени отличается от них.

Теперь становится ясным, что же сделали большевики с российским обществом или во что они превратили его. Используя его незрелость, неустойчивость (в смысле невыработанности иммунитета против асоциально-деструктивной эпидемии), верхушечность (большая часть населения империи была вне «civic society», а пребывала еще, так сказать, в патриархально-фольклорном состоянии), уничтожили. А с людьми поступили следующим образом: кого убили, кого выгнали, кого запугали, кого поощрили, кого (их было немного) не заметили. Но всех, живых и мертвых, провернули через советскую мясорубку. «Проваренный в чистках предатель» – не поэтический оборот речи, но точное социологическое определение.

В результате возникло такое вот «общество». Масса схожих индивидов, для которых главным качеством в социальном отношении была не принадлежность к какому-то классу, группе, сословию, как это было во всех прежних обществах, но принадлежность, говоря общо, власти.

Обратим внимание: большевики уничтожили абсолютно все социальные институты дореволюционной России, включая крестьянскую общину. Подчеркнем: совсем не Столыпин – у него не было таких намерений. Он лишь хотел предоставить возможность выйти из нее тем, кто мог и хотел. Укажем и на то, что в оценке общины принципиально ошибались либералы, марксисты и модерная часть русской бюрократии. Ошибались примерно так, как Маркс и Ленин в понимании капитализма. Эти приняли болезнь роста за несостоятельность (Маркс) и за болезненное умирание (Ленин). Что касается общины, то либералы-марксисты-модернисты не оценили ее адекватности русским условиям и возможности эволюции. Ближе всего к ее пониманию подошли эсеры, Чаянов, Кондратьев.

Далее. Зададимся вопросом: на чем была построена императорская Россия? На самодержавии и крепостном праве. Подавляющее большинство населения дореволюционной России находилось в крепостной зависимости либо у государства, либо у помещика. Но господство власти и дворян было принципиально ограничено. И это ограничение они установили сами.

В течение XVIII столетия, последовательно создавая передельную общину с целью эффективной эксплуатации общинников и поддержании «социального мира» в империи, эти самые власть и помещики не вмешивались, как правило, во внутреннюю жизнь общины. Многие десятилетия этого невмешательства привели к формированию собственных институтов, процедур и обычаев у общинников. Изредка вторгаясь в дела общины, власть помогала правильному оформлению того, что уже возникало. Скажем, киселевские реформы. Когда же власть и помещики отпустили общину (отпустили не крестьян, а общину), она уже сама по себе, адаптируясь к новым условиям, устремилась к собственной модернизации, совершив переход от полубиологической общности (К. Поппер)52 к кооперации. «Второе крепостное право большевиков» вмешалось во внутреннюю жизнь общины, тем самым погубив ее.

Самое большое преступление большевиков против общины – уничтожение социального плюрализма, социальной дифференциации, институтов и процедур самоорганизации, формирование человека вне социальных рамок той или иной группы, безразличного к тому, что происходит с другими. Людей объединяли страх, ненависть, гордость (иногда фальшивая, а иногда обоснованная), но они в принципе не знали, что их собственная безопасность может быть обеспечена лишь соучастием и солидарностью в отстаивании интересов других. Это и понятно. Социально других групп не было. И никто не принадлежал ни к какой социальной группе.