Обстоятельство первое. Франция ушла из Алжира и чуть не погибла. Спасли Средиземное море и генерал де Голль37. Россия в принципе тоже ушла с Кавказа и из Средней Азии. Но между нами нет морского барьера. Как быть? – Не ведаю. И, по-видимому, ответа нет ни у кого. Это не означает, что проблема не решаема или следует отказаться от ее решения.

Второе обстоятельство: в России должен возобладать свободный человек, т.е. личность. Проблема еще более сложная, чем отсутствие Средиземного моря. Но это не означает, что надо ее игнорировать, поскольку последствия отказа будут катастрофическими.

На Западе противостояние различных политических сил – это относительный (в смысле релятивный) и легитимный процесс. Витальные основы социума, как правило, политикой не затрагиваются. Жизнь держится на вековых традициях, сложившихся укладах, правовых нормах. А в России политический раскол (борьба) – всегда раскол сущностный. Потому что этого живого фундамента нет, господствует принцип «кто кого». Победа одних означает уничтожение других и полное изменение человеческого существования.

Почему у России всегда неопределенное будущее? Всерьез ведь нельзя даже на небольшие сроки предположить, что будет. Потому что те, кто находится у власти в данный момент, всегда делают типологически одно и то же: закладывают взрывчатку в устоявшиеся представления о прошлом и взрывают их. Одновременно выдвигают новую версию истории. И также всегда она прямо противоположна взорванной. В соответствии с новым прошлым строят новое настоящее. То есть меняют правила игры, принципы экзистенции общества.

Иными словами, Россия всегда имеет разное историческое прошлое и настоящее, которое тоже каждый раз строится заново. В результате у нас нет ни прошлого, ни настоящего, т.е. того самого живого фундамента, на котором строится жизнь на Западе, да, наверное, и на Востоке. Оттого нет и будущего. Из чего же ему произрасти? Традиция здесь – это бесконечная война с прошлым и героические попытки каждый раз сочинить настоящее из ничего. Разумеется, в такой борьбе шансов больше у тех, кто в этих попытках беспощаднее и тотальнее. Как любил говорить И. Бродский, главное – это величие замысла. В этом деле с Иваном Грозным, Петром Великим и большевиками не поспоришь.

Даже свободомыслящие русские любят порассуждать на тему о мнимом и поверхностном либерализме Александра I, о незавершенности реформ Александра II, о просчетах и недочетах Витте–Столыпина; об ограниченности разоблачений сталинской диктатуры КПСС на ХХ съезде и т.д. Действительно, по русским меркам все это было как-то недоделано, не завершено, недоразоблачено, недостроено. Так оно и есть. Это ведь на Западе политика, как мы уже сказали, носит относительный, релятивный характер. Она в принципе отрицает завершенность, тотальность, поскольку история там – процесс открытый. И в этом смысле никакие заключительные аккорды не предполагаются. Русские же либералы всегда проигрывают русским нелибералам, так как и взорвать-то по-настоящему прошлое не могут. Так же как загнать настоящее в новое величие замысла. Ко всему прочему они и не хотят этого.

Так и живем.

Почему власть все время запускает одну и ту же операцию, смысл которой в расстройстве общества (бывший террорист, а впоследствии реакционер Лев Тихомиров говорил: есть люди-устройства, а есть люди-расстройства). В первую очередь потому, что власть – это единственное, что у нас сложилось. Общество слабое, а власть – ого-го! Имеется, правда, и церковь. Но как только власть сложилась, тот же час начала борьбу с церковью. Это не исключало ее использование, опору на нее. И не противоречило личной вере представителей и персонификаторов власти.