Слияние церкви и государства имело важнейшие последствия (см.: 7, с. 212–213). Во-первых, исчезло средневековое «разделение властей», коим в Европе было многовековое соперничество папского Рима и императоров Священной Римской империи, духовной и светской властей. Это противостояние обеспечивало относительно свободное пространство для развития городов, производства и торговли, науки и искусства, формирования третьего сословия – буржуазии, которая впоследствии бросила вызов папству и монархиям Европы. Во-вторых, Россия отгородилась от христианского Запада, как раз вступавшего в эпоху Возрождения, и законсервировала свою отсталость в экономике, науке, искусстве и философии. В-третьих, это объединение сделало светскую власть на Руси сакральной – правящей не на основе закона, социального договора или традиции, а по благословению православной веры, т.е. стоящей над законом и чаяниями подданных.

В Европе с момента коронации Карла I в 800 г. монархи тоже получали благословение церкви и правили именем Бога. Но верховенство оставалось у духовной власти, что выразил папа Григорий VII: «Ясно, что церковь должна быть свободной от государства. Более того – папа выше царей земных… Папа, никому не подсудный, может низлагать императоров и требует от государей целования его ноги» (цит. по: 12, с. 210). И он утвердил это положение, добившись униженного покаяния императора Священной Римской империи Генриха IV в Каноссе (1077 г.).

Конечно, верховенство католической церкви над светской властью утверждалось в Европе с переменным успехом, а в XV–XVI вв. монополию католического Рима и вовсе расколола Реформация. Но на Руси духовная власть была всецело подчинена монарху, и те, кто ставил это под сомнение – как митрополит московский Филипп II, перечивший Ивану Грозному, или через сто лет патриарх Никон, воспротивившийся царю Алексею Михайловичу, – поплатились за это свободой и жизнью. Такой власти было недостаточно объединения русских земель и развития хозяйства и торговли; она реализовывалась в грандиозных мобилизационных проектах, во внешней экспансии.

Таким образом, в конце XV в. был заложен фундамент российской государственности: жесткое авторитарное правление, подчинение экономики целям политики и войны, репрессивная охранительная система, слияние государства с религией, мессианская идеология, имперская внешняя политика и милитаризм. Эти «несущие конструкции» на столетия вперед предопределили великие победы и катастрофические поражения России. Строительство военной империи, начавшись при Иване III, достигло пика при Петре I. С начала XVIII в. ее отличали европейский внешний блеск аристократии и армии и беспредельное азиатское рабство остального народа.

Первый цикл занял чуть больше ста лет: после освобождения от татаро-монгольского ига и принятия эстафеты православия от Византии – столетие имперского расширения. Страна была истощена военными походами на Казань и Астрахань и еще больше – беспросветной Ливонской войной. В целях мобилизации земель под рукой Кремля были уничтожены процветавшие центры средневековой демократии (как сейчас сказали бы, «зоны экономического роста») – Новгород и Псков. Боярская политическая элита была растерзана опричниной.

В результате нация, экономика и государство просто развалились. Свары уцелевших бояр и чехарда вокруг трона, крестьянские войны, появление нескольких Лжедмитриев и воцарение поляков в Кремле – это не причины Смутного времени, а последствия необоснованных имперских амбиций и безумной внутренней «мясорубки» правления Ивана IV (которого при жизни русский народ прозвал не Грозным, а Мучителем).