Мэйси, дорогая, буря была ужасной для этого времени года. К счастью, мы с Гарри находились дома, а не на улице. Ты в безопасности? На работе или в квартире? Пожалуйста, отпишись кратко, когда увидишь сообщение. С твоим папой все в порядке, он сейчас в Техасе. Он просил меня напомнить, как мы гордимся тобой. Он настаивал на этом. Люблю тебя.
Не раздумывая, печатаю ответ. Чувствую себя так, будто меня не то парализовало, не то оглушило.
Спасибо, мама. Вам обоим. Со мной все хорошо, я в Уайтстоун, но скоро поеду домой. Рада, что у вас все хорошо. Люблю вас. Обнимашки от меня Гарри.
Сообщение уходит, и будто разрушает стену, о существовании которой я не подозревала. На глаза наворачиваются слезы, меня душат рыдания, и приходится снять очки, потому что я не могу успокоиться. Этот день, последние несколько часов, а может, последние несколько месяцев невыносимо давят на меня.
Мама живет неподалеку от Финикса. Это пригород, но все же достаточно близко, чтобы с ней могло что-то случиться. Она могла гулять с нашей собакой, а я здесь от скуки уже несколько раз пролистала газету…
– Я забыла о тебе, мама, – задыхаясь, говорю я.
Смесь стыда, вины и тоски по дому сжимает грудь, и я не сопротивляюсь. Подтягиваю колени к груди, кладу на них голову и позволяю слезам течь, в надежде, что это поможет пережить случившееся сегодня. Мне нужно выплеснуть эмоции и мысли, которые смешались внутри. И не надо разбираться, почему. Иногда причины не имеют значения.
Все в порядке. Я много смеюсь и много плачу. Правда, обычно не плачу при посторонних, это неудобно. Когда ты смеешься, что-то отдаешь, когда плачешь, что-то берешь. Это сложно и тяжело, особенно объяснить причину другим людям. Смех – это мой щит, а слезы обнажают слабость. Несмотря на то, что плакать естественно, не каждый готов это принять.
Мама однажды сказала:
– Неважно, почему приходят слезы, и неважно, сколько их. Однажды они должны пролиться.
Если представить, что каждый момент, который тяготит нас, заставляет грустить, злиться или переживать, вызывает слезы, которые мы прячем. Рано или поздно чаша переполнится, и тогда надо выплакаться, чтобы избавиться от этого бремени. Нужно отпустить старые чувства, горе, гнев и боль. Слезам необходимо пролиться, чтобы сознание могло исцелиться.
Поэтому я плачу, не пытаясь сдерживаться, пряча лицо в ладонях. Глаза быстро опухают, а нос закладывает, и я не могу больше нормально вдохнуть. Вытираю лицо салфеткой, хриплю, издаю тихий стон и снова плачу. В конце концов, когда слезы иссякают, даже одеяло кажется свинцово тяжелым. Во рту сухо, как в пустыне. Я пытаюсь сглотнуть…
Не знаю, как долго я рыдала, пять или пятнадцать минут, но сейчас чувствую себя гораздо лучше, будто освободилась от тяжести.
Медленно поворачиваю голову, прижимаясь щекой к колену, и отнимаю ладони от лица. Разлепляю слипшиеся ресницы и… что это?
Сощурившись, смотрю на белый предмет у себя перед носом.
Это что, носовой платок? Но…
Откуда он взялся?
Я испуганно встряхиваюсь, судорожно моргая и шмыгая носом, и в панике нащупываю очки.
Наконец я снова могу четко видеть, но все еще не могу поверить: неужели кто-то наблюдал мою истерику, а я этого не заметила?!
– Вот, возможно, платок будет кстати, – говорит Грант. – И дело не в том, что ты так выглядишь – это только предположение.
Я смотрю на него и не шевелюсь, поэтому он продолжает.
– Я только что пришел, минуту назад. Хорошо, возможно уже минут пять, но точно не больше. Я постучал перед тем, как войти, но ты… отвлеклась и не услышала. Наверное, мне следовало уйти… Вероятно. Не уверен, – добавляет он, прикусывая нижнюю губу, и хмурится так, что между бровей залегает глубокая морщина. Он выглядит таким отчаявшимся, что я не могу удержаться и громко смеюсь. Мой смех звучит ужасно, потому что не прошло и двух минут с тех пор, как я рыдала навзрыд, и в горле пересохло.