Не будет преувеличением сказать, что мы живем в мире, в котором ценится трудолюбие, действие, эффективный результат. Такую культуру, в рамках которой за досугом (греч. schole, лат. otium) не признается самодостаточного, высшего смысла, вслед за Йозефом Пипером можно назвать «культурой тотального труда»[2]. Даже положение о том, что мы работаем, чтобы отдыхать, воспринимается с бóльшим сомнением, чем пиетистское: «Трудятся не для того, чтобы жить, а живут для того, чтобы трудиться. Если же человеку больше не дано трудиться, то он обречен на страдание или смерть»[3]. В этой культуре за праздностью, ленью, склонностью к откладыванию дел закреплена негативная оценка. В определенном смысле практики ничегонеделанья, отказа от работы, ленивости и отвлеченного созерцания маргинализируются как не вполне нормальные для современного преуспевающего человека.

Цель статьи состоит в прямо противоположном, а именно в том, чтобы показать мощный потенциал и источник творческой активности в практиках бездействия, отказа от труда и прокрастинации (оттягивания выполнения). В полном соответствии с античными представлениями данные практики могут быть признаны не только смелыми и нонконформистскими, но и подлинно активистскими.

Вопреки ожиданиям, связанным с развитием науки и техники, все возрастающей роботизацией, люди в развитых странах не стали работать меньше, проблема отчуждения не была решена. «Век праздности и изобилия», который в 1920–1930-е годы пророчил Дж. М. Кейнс, не настал, искусство жить не стало самой необходимой потребностью[4]. Более того, высокооплачиваемые работники только повысили количество часов труда, то есть ценность дополнительного высокооплачиваемого труда по большей части превысила аналогичную ценность досуга[5]. Благодаря цифровизации и распространению интернета возросла возможность работать в удаленном доступе в любое время дня и ночи (7/24)[6]. Расширились возможности для досуга, но параллельно расширились и возможности по апроприации досуга, по тотальной эксплуатации. Неслучайно Жан Бодрийяр охарактеризовал новую ситуацию как «драму досуга»[7], а современные социологи стали признавать, что все труднее отличить досуг от труда, а новые стандарты потребления принуждают к досугу и обязательным расходам[8].

Польза бездействия давно известна. Например, не устарела армейская премудрость: «Не торопись выполнять приказ – с большой вероятностью его отменят». Прокрастинация также всегда имела своих заступников. Достаточно вспомнить серьезную шутку Марка Твена: «Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра».

В последующем развитии похвалы этим всегда актуальным и незаслуженно угнетаемым практикам, если не сказать полезным компетенциям, можно было бы ограничиться тремя из них, выстроив их в иерархическом порядке. Самая простая и многим доступная форма воздержания от труда – это прокрастинация, то есть оттягивание выполнения; вторая, требующая большей убежденности и сил – это «отказ от труда»; и наконец, третья, наивысшая (как бы сказал Малевич, супрематическая) форма – это бездействие. Рассмотрим теперь подробнее эти три формы преодоления труда, или три формы возвращения человека к себе самому, то есть практики активного очеловечивания.

Прокрастинация, то есть откладывание и оттягивание выполнения работы, наказывается в системе, где инструментом являются приказы, директивы, разъяснения к приказам. В такой системе прокрастинация маргинализируется тем, что ее приравнивают к тяжелой и вредной форме заболевания, с которой надо бороться с помощью медицины, общественного порицания и совести. В такой системе борьба с тунеядством носит директивный характер. В системе же с формально свободным трудом (рыночной экономики), казалось бы, субъект имеет право отказаться от работы. Но и здесь такое поведение маргинализируется идеологией. Извечный спутник человека – прокрастинация – приравнивается чуть ли не к недугу или болезни, тогда как это форма жизни, а иногда и форма сопротивления бессмысленности приказов или неправильной организации труда.