– Успел кое-что! – скромно потупясь, заметил молодой человек. – Вот жениться не успел, не в пример тебе, а что до прочего... Нет, нет, женщины иногда, верь мне, неплохи. Хрисеида мне очень нравится.

– Вот ты и посватайся к ней! – воскликнул Ахилл. – Кстати сказать, с чего ты взял, что она приходит в лагерь из-за меня? А может, из-за тебя, а? Ступай к старику-жрецу и скажи, что готов взять его внучку в жены. А что? Это будет первая свадьба в нашем лагере!

– Мне нельзя на ней жениться, – с самым серьезным видом возразил Патрокл, – У нее веснушки, у меня веснушки, что же за дети получатся? И потом, как жениться, если она тебя любит? Тебя, тебя, это же видно!

– Пошел ты к лягушкам в болото! – фыркнул Ахилл.

Мгновенно вскочив, он вдруг подхватил Патрокла подмышки, и тот, не успев даже ахнуть, плюхнулся в воду посреди запруды, продолжая ошалело сжимать в зубах дольку апельсина.

– Потрясающее доказательство правоты! – проговорил он, нырнув и вынырнув, уже без дольки – под водой он ее проглотил. – Обожаю купаться в сандалиях... Братец, а на что ты так рассердился? Только на то, что еще одна женщина в тебя влюблена? Но не я же виноват в этом!

– Я не рассердился! – Ахилл тоже прыгнул в воду и окатил друга целой пригоршней воды. – Просто надоело слушать о девушке, из-за которой все это случилось... Мы можем смеяться сколько нам угодно, но мой позор при мне, и кому, как ни тебе это знать, Патрокл!

– Это не твой позор, – молодой человек стал серьезен. – Это позор Агамемнона, как, впрочем, и все остальное... Из-за одной вздорной женщины он притащил сюда всех царей Пелопонесса и его окрестностей и кучу простого народа, которому до этой женщины дела нет и не было, теперь из-за другой женщины оскорбил тебя, это при том, что стольким тебе обязан... И вот мы проигрываем сражения, да, да, сам знаешь, мы их не раз и не два уже едва не проиграли, мы терпим позор, потому что, из-за чего бы ни началась война, но ее все равно ведь надо выиграть, раз уж так случилось... А этот индюк не может переломить себя и попросить у тебя прощения!

– Перестань! – воскликнул Ахилл сердито. – Перестань меня злить. Ну и речи у тебя... Прямо, как у спартанца Терсита!

– Куда мне до него! – рассмеялся Патрокл. – Если бы боги наградили меня таким даром красноречия, я стал бы поэтом, а не воином. Терсит подбирает такие словечки и выражения, что не хочешь, а засмеешься. Или лопнешь от злости, что и происходит с нашими Атридами каждый раз, когда кто-то из них узнает о терситовых насмешках. Менелай уж не раз клялся, что открутит ему башку, и, уверяю тебя, братец, когда-нибудь да открутит!

С этими словами он выскочил из воды и уселся на траву, по очереди снимая и отряхивая сандалии.

– И, возможно, правильно сделает, хотя и не пристало царю и великому воину связываться с болтунишкой... – Ахилл, в свою очередь, выбрался на берег запруды, выплюнул в траву апельсиновые косточки и потянулся за вторым апельсином. – Терсита иные из простых воинов считают смелым и называют чуть ли не разоблачителем всех пороков. Только я-то вижу, чего он стоит! Ему совершенно все равно, кого разоблачать, а вернее, на кого лить грязь – лишь бы пообиднее да пошумнее. Ну, будь он хотя бы сам лучше... А то ведь трус и кривляка! В бою его не видно, зато после боя, когда другие перевязывают раны, он бегает по лагерю и обсмеивает всех и каждого, а базилевсов – больше всех! Зависть его заедает, что ли?

– Думаю, не без этого, – Патрокл поднялся, снял набедренную повязку, старательно отжал и снова надел. – И зависть тоже. Иногда и мне хочется влепить ему затрещину, братец! Особенно хотелось третьего дня, когда мы едва не потеряли большую часть кораблей, когда Гектор, как свирепый тигр, гонялся за нашими воинами, чуть не загнал нас в море, поджег три корабля, когда только бесстрашие Одиссея и Диомеда спасло нас от разгрома, и когда потом, после всего, что мы пережили, этот вертун Терсит принялся изображать, как мы убегали и прыгали с кораблей!