Наступил вечер, город засиял розовыми, зелеными, синими, желтыми неоновыми огнями. Толпы на улицах сделались еще гуще, чем днем. Мимо меня прошла компания из нескольких монахов в длинных балахонах. На каждом углу стояли лотки, каждый из продавцов во весь голос нахваливал свой товар. Группы мужчин в синих халатиках, едва прикрывавших задницу, плясали посреди улицы, удерживая на плечах носилки с какими-то божками или, может, святынями. Повсюду гремели, отбивая странные ритмы, барабаны, но, сколько я ни оглядывался, ни одного барабанщика не заметил.

К девяти вечера я начал подумывать о том, что пора отправляться домой, но с какой бы стороны на станцию ни спускался, никак не мог вспомнить названия нужной ветки. Пытался спрашивать встречных, но никто из них не понимал по-английски, а если и понимал, то не желал тратить на меня время. Наткнувшись на белую женщину со светлыми волосами, я едва не обнял ее, как родную. Но, стоило спросить: «Простите, не могли бы вы помочь мне найти поезд на Усику?» – она открыла рот и ответила на каком-то языке, на английский ничуть не похожем.

– Сумимасэн!!! – в отчаянии заорал я, не обращаясь ни к кому конкретно, но слов, что помогли бы отыскать дорогу, у меня не было.

Отыскать дорогу, отыскать дорогу… Проклятие всей моей жизни! Выбившись из сил, я опустился на ближайшую станционную скамейку и задумался. О том, что дома, в Штатах, всегда точно знал, куда идти. О том, как нечестно поступил папа, заставив нас всех ехать с ним… Впрочем, эту последнюю мысль пришлось пересмотреть. Вовсе он нас не заставлял. Поехать в Японию хотелось всем, кроме меня. А против большинства не попрешь, пусть даже большинство порой заблуждается. Хотя, если вдуматься, лично для меня единственным приятным впечатлением после переезда был этот самый лесной храм и встреча с рыжей лисой. И даже лиса эта куда-то пропала…

Около полуночи я поднялся и предпринял еще попытку найти свой поезд, и всего через пару минут увидел самую странную японскую девчонку из всех, какие только мне попадались.

Она стояла на платформе и ждала поезда. На ней был один из тех самых звериных костюмов, как на девчонках, которых я видел днем. Она нарядилась лисой – рыжей, с круглым белым пятном на животе. Капюшон откинула на спину, так что лицо ее я видел отчетливо. Именно лицо – а вовсе не костюм, или там сумочка в одной руке, а пышный рыжий хвост в другой – и оказалось в ней самым странным. И даже не столько лицо, сколько глаза. Лицо-то ее было японским, а вот глаза – зелеными!

Я заморгал, тут же вспомнив свою рыжую лисицу из Ами, и склонил голову набок – совсем как в тот день у лесного храма. И, наверное, глазел на нее довольно долго: когда я, наконец, стряхнул с себя оцепенение, то обнаружил, что она тоже смотрит на меня и улыбается. Заметив мое возвращение к реальности, она прикрыла ладонью губы и захихикала.

Я влюбился в нее в тот же миг. Ну, вроде бы. Это вправду было что-то наподобие любви, но какой-то непонятной, противоречивой. Как можно влюбиться в девчонку, одетую в лисий костюм, и не задуматься, в своем ли ты уме? Но, как бы там ни было, это чувство меня подстегнуло. Рука сама собой, помимо моей воли, поднялась, будто я собирался о чем-то спросить учителя, а к тому времени, когда я осознал, что делаю, девчонка уже двинулась ко мне.

– Похоже, ты заблудился, – сказала она. – Давай помогу?

– Ты говоришь по-английски? – удивился я.

Девчонка кивнула.

– Да, говорю кое-как. Здесь многие говорят.

– Из тех, кого я спрашивал, никто не говорил.