Меня не забрали.

Прошло несколько лет. Сестра росла. Я по-прежнему жила с бабушкой. Иногда – редко, раз в несколько месяцев – мы ездили к родителям в гости. В их светлой уютной трешке у сестры была отдельная комната (мы-то с бабушкой ютились в однушке). Я помогала с ребенком во время своих приездов, даже поменяла как-то раз памперс (видимо, чтобы продемонстрировать все свои преимущества).

Меня не забрали.

Третья комната родительской квартиры, которая теоретически могла бы стать моей, после ремонта превратилась в гостиную. То есть либо меня планировали поселить с сестрой (хотя кровать там была одна и места под вторую не наблюдалось)… либо мой переезд и не планировался.

Но я ждала.

Я ждала, что, раз уж не забирают меня, то рано или поздно сестру тоже привезут к нам. Мне казалось, это скрасит мои дни и мучительное ожидание. По крайней мере, мы будем вдвоем.

Этого не случилось.

Когда однажды родители попытались навязать бабушке второго ребенка – только один раз, на время трехнедельного путешествия в Марокко, – бабушка взбунтовалась. Она сказала им, что не собирается брать на себя всех их детей. Меня – так уж и быть, но один ребенок – это один, а двое – это уже чересчур. Бабушка сказала, что скидывать ребенка на другого человека безответственно (а как же я?). Она сказала, что для ребенка находиться вдали от родителей – психологическая травма, которая отразится на всей его жизни (эм?).

И родители просто поехали в Марокко с сестрой.

Но не со мной. Меня они не взяли.

Больше родители не пытались оставить сестру у нас. Во все поездки они брали сестру. Меня не звали.

Во мне начала зарождаться глупая и стыдная ненависть к сестре. И наконец-то обида на родителей – но это чувство было слабее.

Сестра, как я считала, росла капризной: требовала игрушек, сладостей, платьиц и всего на свете. Родители с готовностью покупали ей все это, баловали, исполняли ее капризы, а я так и оставалась ни с чем. Оказалось, нужно быть не хорошей и правильной, а любимой.

Когда мы с бабушкой приходили в гости, становилось очевидно, что я лишняя. Сестра могла без спросу взять и залезть на колени к маме или взять что-то из папиной тарелки. Я не могла так себя вести. Невозможно залезать на колени или в тарелку к малознакомому человеку. Невозможно открывать ему душу.

Впервые я осознала, что мы с родителями совсем не близки. Мы были чужими друг другу людьми, которые годами жили не вместе. Потом я стала осознавать и то, что все это время дело было не во временных трудностях. Я не «временно не жила» с родителями. Я вообще не жила с родителями.

Сидя с ними, я чувствовала себя ужасно неловко. Они смеялись над общими, понятными только им шутками, у них были общие вещи. Сестра знала, что и где лежит, а я нет. Сестра знала, что нельзя забираться на одну из табуреток, потому что у нее подломана ножка, а я нет. Я упала и свалилась вместе с табуреткой. Родители извинялись передо мной – не как перед частью семьи, а как перед посторонним человеком. «Чужая», – крутилось у меня в голове.

Чужая. Ненужная.

На холодильнике висели рисунки сестры, пришпиленные магнитами из родительских поездок. Их семья – мама, папа и сестра. Без меня. Моих рисунков никто на холодильник не вешал. Подозреваю, что они их выбросили.

На комоде у родительской кровати стояли поделки сестры. Небрежные, созданные неловкими детскими ручонками, посреди дорогих маминых духов, изящных статуэток из поездок – поделки сестры пустили в этот мир, потому что они важнее, чем другие предметы. Толстый ежик из пластилина с иголками-зубочистками. Странное фиолетовое создание с глазами-пуговицами.