Как там пелось в старой песенке? Шестеро королей…

Шесть королей правили в просторных залах Хейхолта.

Шесть хозяев ходили по огромным каменным залам Хейхолта.

Шесть погребальных холмов на утесе над глубоким озером Кинслаг.

Шесть королей будут спать, пока не наступит Судный день.

Да, вот так!

Сначала Фингил, прозванный «Кровавый король», прилетевший с Севера на кровавых крыльях войны.

Хьелдин, его сын, «Безумный король», спрыгнувший навстречу смерти с призрачного шпиля.

Следующий король Икфердиг, помощник Хьелдина, прозванный «Сожженный король», встретивший огненного дракона во мраке ночи.

Три северных короля, все они мертвы, и холод Севера больше не правит в высоком Хейхолте.

Это три короля-риммера, стоявших слева от трона. Кажется, Моргенес говорил о Фингиле как о вожде, возглавлявшем ужасную армию, убивавшую ситхи? Значит, с правой стороны пожелтевших костей выстроились остальные…

Сулис, прозванный «Король Цапля», бежавший из Наббана, но встретивший свою судьбу в Хейхолте.

«Святой король» Тестейн, вошедший во врата Хейхолта, но не вышедший наружу.

Последний, Эльстан Король-рыбак, самый знаменитый в песнях. Он пробудил дракона и умер в Хейхолте…

Ха! Саймон посмотрел на печальное, измученное лицо «Короля Цапли» и ощутил торжество. «Моя память лучше, чем думают многие – лучше, чем у большинства олухов!» Конечно, теперь в Хейхолте правит по меньшей мере седьмой король – старый Престер Джон. «Интересно, – подумал Саймон, – добавят ли когда-нибудь в песню короля Джона».

Шестую статую, ближайшую к правой стороне трона, Саймон любил больше остальных: это был единственный уроженец Эркинланда, занимавший трон Хейхолта. Он подошел ближе, чтобы заглянуть в глубокие глаза святого Эльстана – прозванного Эльстан Фискерн, потому что он являлся потомком рыбаков из Гленивента и получил имя Мученик, потому что его убил огненный дракон Шуракаи, которого прикончил Престер Джон.

В отличие от Сожженного короля, стоявшего по другую сторону трона, лицо Короля-рыбака не искажала гримаса страха или сомнений: скульптор придал его каменным чертам сияющую веру, а темные глаза создавали иллюзию, будто он видит что-то, находящееся очень далеко. Давно умерший художник сделал Эльстана простым и уважительным, однако в нем присутствовала отвага. Втайне Саймон часто представлял, что его отец-рыбак выглядел так же.

Саймон продолжал смотреть на статую и неожиданно почувствовал холод, пронзивший его пальцы. Он прикоснулся к ручке костяного трона! Поваренок дотронулся до трона! Он тут же отдернул руку – как могли даже мертвые кости огненного зверя быть такими холодными? – и сделал быстрый шаг назад.

Сердце сжалось у него в груди, ему на миг вдруг показалось, что статуи наклоняются к нему, тени потянулись по завешенным гобеленами стенам, и он отскочил еще дальше. Но, убедившись, что все вокруг остается неподвижным, Саймон выпрямился, изо всех сил стараясь сохранять достоинство, поклонился королям и трону и, пятясь, отступил к двери. Затем он принялся нащупывать ручку – спокойно, спокойно, подумал он, не будь трусливым глупцом, – наконец нашел дверь в прихожую, куда и направлялся. Бросив осторожный взгляд назад и еще раз проверив, все ли на своих местах, выскользнул из тронного зала.

В соседнем помещении, за тяжелым гобеленом из толстого красного бархата с вышитыми на нем сценами фестиваля, начиналась лестница, ведущая к уборной, находившейся наверху южной галереи, над тронным залом. Отругав себя за колебания, Саймон начал быстро по ней подниматься. Там он без особых усилий смог протиснуться в длинное узкое окно и оказался на расположенной под ним стене. Однако теперь этот трюк оказался более сложным, чем когда он проделывал его в прошлый раз, в септандер: камень стал скользким из-за снега, к тому же дул довольно сильный ветер. К счастью, нижняя стена была довольно широкой, и Саймон сумел осторожно по ней пройти.