Кроме того, мне не дает покоя замечание Генри насчет того, что Джейн не мальчик. При всей его силе и той страсти, с которой мы предаемся любовным утехам, при всех мерах, принятых мною для того, чтобы произошло зачатие, удивительно, что все эти четыре прошедших года и даже дольше мое чрево остается бесплодным.

Лежа без сна на пуховой постели, отбросив с обнаженного тела одеяло, я замечаю, что становлюсь грузной. Я всегда любила вкусно поесть и выпить доброго вина и теперь осознаю, что потворство своим слабостям имеет последствия. Днем жесткий корсет и тугая шнуровка помогают скрыть раздавшуюся талию, толстый живот и тяжелые, отвислые груди.

Но ночью, при свете свечи…

Подняв голову, я вижу, что Генри тоже не спит и что мои дородные груди производят на него обычное впечатление. Возможно, думаю я, тучное тело – это не так уж и плохо.

Но раздумывать некогда. Он набрасывается на меня.

На этот раз наша страсть приносит плоды. К Рождеству я узнаю, что у меня будет еще один ребенок. Мы оба молимся о рождении долгожданного сына. Ах да, и не забыть бы послать на Святки подарок Анне, цыганке, в благодарность за ее колдовство.

Я опять лежу в родах, помоги мне Господь. На этот раз боль такая, какой мне еще не доводилось испытывать, и повитуха явно обеспокоена. Она даже попросила миссис Зуш послать за капелланом – на всякий случай, что мне совсем не нравится. На самом деле, когда я не кричу от этих адских мук – мое благородное решение терпеть их молча давно нарушено, – я схожу с ума от страха.

Да мне уже не важно, дочь у меня будет или сын, живым ли родится ребенок или мертвым. Схватки идут беспрерывно, и такой силы, что я мечусь на постели, отталкивая своих помощниц, и требую, чтобы они уходили. Когда боль достигает высшей точки, я забываю, что это роды, и завываю изо всех своих оставшихся сил.

– Господи, Господи, помоги! – умоляю я снова и снова.

Милорда вызывают из конюшен, где он, очевидно для того, чтобы заглушить свою тревогу обо мне, осматривал пару недавно купленных ястребов. Он входит в родильную комнату, куда ни один мужчина не имеет права входить, но сейчас не время для подобной щепетильности.

– Как себя чувствует миледи? – спрашивает он со страхом, этот большой мужчина, которому здесь явно не по себе.

Я вижу его напряженное от волнения лицо. Женщины часто умирают в родах, и Генри до смерти боится, что потеряет не только своего долгожданного сына и наследника, но также свою жену и соратницу и, скорее всего, – я знаю образ мыслей моего Генри – надежды на родство с королем.

– Не очень хорошо, милорд, – отвечает повитуха на своем гортанном северном наречии. – Ребенок продвигается слишком медленно. Головка прорезалась, но какое-что препятствие мешает выйти всему тельцу.

Генри издает стон:

– Неужели вы ничего не можете сделать, во имя Господа?

– Могу, милорд, но это опасная процедура, которая может стоить жизни как матери, так и ребенку.

– Помогите! Помогите! – ору я. У меня такое ощущение, что меня рвут на части.

– И другого способа нет? – хрипло осведомляется Генри.

– Можно положиться на природу, милорд, но миледи слабеет с каждой минутой, и времени уже не остается.

Я снова кричу. Да помогите же!

– Что же это за процедура? – спрашивает милорд.

Вместо ответа, повитуха извлекает из своей огромной сумы длинный металлический прут с большим крюком на конце. Мельком взглянув на него, я в ужасе закрываю глаза. Слышно, как от страха у моего мужа перехватывает дыхание.

– Крюк вводят в чрево, милорд, и с его помощью пытаются вытащить ребенка. – Помолчав, она добавляет: – Это последнее средство, сударь. Но оно может покалечить мать, или дитя, или обоих.