– Нет, я не могу уснуть. Мне не дает покоя этот договор. Но я надеюсь, что даже сейчас нашу дочь можно сделать королевой.

– Давай оставим это до утра, – бормочет он.

– Нет, Генри, послушай. Если принц женится на шотландской королеве, что будет с нашей Джейн? За кого ей тогда выходить замуж? Партии, равной этой, не отыскать.

Генри поворачивается лицом ко мне и притягивает меня к себе в объятия. Я уютно прижимаюсь щекой к его волосатой груди.

– Не волнуйся, милая, – мурлычет он, – все будет хорошо, я уверен. Вот увидишь.

Его глупая самоуспокоенность злит меня, и я сажусь, дабы лучше объяснить ему свою точку зрения.

– Генри, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы расстроить соглашение с шотландцами, – говорю я ему. – Ты будешь меня слушать или нет?

Вздохнув, он откидывается на подушку:

– Ладно, Фрэнсис. Я слушаю.

– Вам, милорд, следует остаться при дворе. Ваш голос должен вносить раскол в ряды тех, к чьим советам прислушивается король. Вы просто обязаны убедить моего августейшего дядю, что шотландцы – вероломные предатели, которые и не собираются отдавать свою королеву за его сына, а вместе с ней и свою независимость, и что дорога к алтарю будет почти наверняка полита кровью. Конечно, его величество может не прислушаться, но попытаться стоит. Все стоит испытать.

– Я сомневаюсь, что король меня послушает, – говорит он. – И я собирался в Брэдгейт на охотничий сезон. Все уладится само собой.

– Ты бы лучше остался здесь и помог всему уладиться, – твердо говорю я. – Конечно, тебе понадобилось уезжать на охоту, когда так много стоит на карте. Иногда я просто тебя не понимаю. Я не могу давать советы королю: я женщина. А ты можешь. А я со своей стороны подумаю об образовании Джейн. У нее хорошая голова, и ей пойдет на пользу такой режим занятий, как у леди Елизаветы. И поскольку король дает хорошее образование своим дочерям, он, конечно, захочет, чтобы невеста его сына была образованна не хуже. Я привезу Джейн в Лондон и представлю ее его величеству. Мы должны обеспечить ей все преимущества.

– Это не будет для нее преимуществом, если шотландская партия расстроится, – замечает Генри. – Мужчины в большинстве своем не хотят жениться на умных.

– Ерунда! И наша партия не расстроится! – резко возражаю я. – Твой долг об этом позаботиться. А я исполню свой долг. Раз ты беспокоишься, как бы Джейн не стала казаться слишком умной, я продолжу прививать ей женские добродетели, то есть скромность и послушание. Все упрямство – а я знаю, что оно в ней сидит, – будет из нее выбито. Я сделаю ее в первую очередь покорной и смиренной пред волей ее будущего мужа. Тогда она будет готова принять не только великое будущее, которое, без сомнения, ее ожидает, но и любое другое, что Господь пошлет ей, если ты не исполнишь своего долга.

– Фрэнсис, ради бога, умерь свой пыл, – ворчит Генри.

– Я делаю это для всех нас, – говорю я. – Разве ты не хочешь подняться выше благодаря этому браку? Ты ведь не меньше моего хочешь, чтобы наша дочь стала королевой. Я полагаюсь на тебя, Генри. Бог помогает тем, кто помогает себе сам, и с Его помощью мы обязательно это исполним, я тебе обещаю.

Мои родители прислали за нами, велев всем вместе с прислугой переезжать в Лондон, чтобы поселиться в Дорсет-Хаусе, нашей городской усадьбе у Вестминстера. Дом с внутренним двором построен не меньше ста лет назад, но милорд и миледи недавно и задорого его обновили. Теперь там уютные комнаты с обшитыми льном стенами, богатыми гардинами и полированной дубовой мебелью и наш семейный герб в оконных стеклах. Вокруг дома разбиты сады, но они маленькие, если сравнивать их с садами в Брэдгейте, в окружении чудесных обширных парков и отвесных скал.