Понятно, что нет ничего приятного в этих медицинских процедурах: сдача крови на анализ, пункция, посещения стоматолога или что-то ещё в этом роде. Но укол – это, прошу прощения, просто укол. Никто от этого ещё не умирал.
Однако, человек с богатым воображением (и зачастую с мощным, как ни странно, мышлением) способен создать в своём мозгу такое гигантское напряжение по поводу предстоящих ему медицинских манипуляций, что любой укол покажется ему выстрелом в затылок из гранатомёта.
Почему такие пациенты падают в обморок ещё до того, как игла к ним прикоснётся? Разве же дело в реальном чувстве боли? В фактическом болевом пороге? Нет, конечно. Дело в их воображении, в нервно-психическом напряжении, а это вовсе не то же самое, что физиологический болевой порог.
В других ситуациях, когда такой человек не думает о том, что ему, возможно, будет больно, он боли и не испытает, хотя к тому есть все, так сказать, основания.
То есть если он не создаст предварительно соответствующей «болевой доминанты» в своём мозгу, он, из-за высокого (на самом-то деле) болевого порога, существенного дискомфорта не испытает.
Поэтому бессмысленно спрашивать у человека, боится ли он боли. Просто уточните у него, между делом, как часто он получает травмы, порезы, занимается ли каким-то опасным видом спорта…
И если выяснится, что травмы и порезы – это для него обычное дело, а сам он любит бокс и приходит в щенячий восторг при виде коллекции холодного оружия, то, поверьте, всё у него с болевым порогом в полном порядке – как Джомолунгма!
Не случайно тот же Фредерик Пёрлз любил повторять: «Не слушайте, что они говорят, смотрите на то, что они делают». Очень верное, надо признать, замечание.
Валюта иерархии
Потом он обнял меня: человек, умеющий обнимать, – хороший человек.
ОРХАН ПАМУК
Будем считать, что с физиологией инстинкта самосохранения нам всё более-менее понятно. Всё-таки это биология, инстинкты, рефлексы… А какова, в таком случае, психофизиология нашей с вами социальности? Тут, наверное, странно нечто подобное обнаружить.
Но нет, и тут всё то же самое – физиология, рецепторика и тренировка мозга.
То, что мы с вами приматы, надеюсь, понятно. А каким образом наши ближайшие родственники – шимпанзе, бонобо и прочие гориллы – выстраивают свои социальные связи?
Учёные-этологи пролили свет на этот вопрос: главный инструмент создания и регулировки социальных отношений в группе приматов играет груминг (то есть – взаимное вычёсывание).
«Груминга без какой-либо цели просто не существует, – пишет выдающийся приматолог Франс де Вааль, и добавляет: – Всякий груминг имеет политический подтекст».
Долговременные и кратковременные союзы, дружба «с» или дружба «против», распределение пищи и передача навыков – всё это с математической точностью коррелирует с плотностью телесных контактов между членами группы.
И не думайте, что причина последующего взаимного расположения потёршихся друг о друга обезьян – это некое абстрактное и рациональное чувство благодарности за вычесанных блох: мол, спасибо, друг сердечный, что вычесал, а то совсем закусали! Нет, конечно.
Причина в тех положительных эмоциях, которые испытывают обезьяны после произведённого над ними груминга. И эмоции эти возникают, конечно, не «по здравому рассуждению» и не «по доброте душевной», но по строгим нейрофизиологическим – точнее, нейрогуморальным – механизмам.
Поглаживание, покусывание, пощипование и прочие «телячьи нежности» побуждают специфические области мозга примата (гипофиз, гипоталамус и т. д.) запустить целый каскад гормональных реакций – в частности, выработку окситоцина и эндорфинов.