Обида за несостоявшееся празднество уже рвалась из груди. Ситуация требовала немедленного разрешения.

– В общем, так, – строго распорядился Максимов. – Плакать и рвать последние волосы мы не будем. Разберемся позднее. Никакой полиции – похихикать можно и самим. Представляю, как обрадуются в районке. Сущий позор на мою дурную голову – подставиться под криминальный шмон! Даю установку – полчаса на наведение порядка – всем гуртом и не стонать – и живо за стол, пока водка не закипела! Забыли, что мы тут не просто так страдаем?

– Слова мужа, – одобрил Вернер. – Умница ты наш, Константин Андреевич…

Он приполз домой в двенадцатом часу ночи, усталый, пьяный, как бригада грузчиков. Провожали Екатерину, а потом, надеясь достойно завершить вечер, притормозили у двери с надписью «Круглосуточно», которая почему-то не желала поддаваться. И колотились в нее аккурат до приезда патрульной машины. «Все нормально, мужики, – объяснил протрезвевший Вернер высунувшемуся сержанту. – Дежурный охранник любит продавщицу, им некогда. Охотно подождем». Патрульных разобрало любопытство, они вышли из машины и тоже принялись долбиться в запертую дверь. Вылез перепуганный охранник в расстегнутой униформе. В отделе продавщица судорожно подтягивала бретельку от бюстгальтера. «А ведь и впрямь, гляди-ка», – удивлялся рядовой патрульно-постовой службы – выходец из отдаленного степного села. «Есть еще женщины в русских киосках», – соглашался сержант. Несомненным плюсом явилось то, что никто не пострадал. Патруль отоварился по «льготному тарифу», сел в машину и укатил нести опасную и трудную службу. Детективы взяли, чего хотели. Выходя последним, Максимов слышал, как за спиной захлопнулась дверь – видимо, ночные работники недоделали чего-то важного…

При виде мужчины, держащегося за перила, Маринка не поверила глазам.

– Ну, ты и дал дури, папахен… – прошептала она с восхищением. – Знаешь, у тебя такой вид, словно ты не прочь из последних сил обнять все человечество!

– А что? – оживился Максимов. – Это, между прочим, цитата… Погоди, сейчас вспомню… – Покачался, вспоминая. – «Мне хотелось бы обнять все человечество, поделиться с ним своей любовью, согреть его и отмыть от скверны современной жизни…» А знаешь, кто сказал?

– Не знаю, пап, – растерялась Маринка. – Индира Ганди, наверное. Или этот, как его… Мартин Лютер Кинг.

– Не-е, – оскалился Максимов, – Феликс Эдмундович Дзержинский – великий гуманист ушедшей эпохи. В квартиру-то пустишь родного отца?

В вопросе кулинарии Маринка в этот вечер не напрягалась, резонно полагая, что если отец и придет, то не голодный. Максимов для порядка заглянул в холодильник, сделал попытку почистить зубы – однако обнаружил сразу несколько труднодоступных мест, бросил это дело – включил зачем-то телевизор. Конкурсы веселых и надоевших, сериалы, полуночное ток-шоу о влиянии и значении метросексуалов. Хронический президент толкает что-то эпохальное.

– Нет, – пробормотал Максимов. – В люлю, только в люлю… На работу с утра пораньше – ВВП удваивать…

Бормоча под нос: «О, где же ты, моя верная четвероногая подруга?», добрел до спальни, перевалил приступочку – как машины переваливают «лежачих полицейских», на ощупь отыскал кровать. Когда Маринка решила поинтересоваться состоянием папы и робко заглянула в спальню, Максимов сидел на кровати, качаясь, как неваляшка, и со словами «Брюки превращаются… превращаются брюки…» безуспешно дергал молнию на штанах.

– Привет, – помахал он смазанным очертаниям Маринки. – Как дела?

Вздохнув с покорной обреченностью, она устроилась у папы в ногах и приступила к удалению брюк.