– Вы обязательно должны найти эту женщину… – забубнил он с визгливыми нотками, шныряя по сторонам воспаленными глазами. – Это не женщина, это исчадие ада… – Правая рука непроизвольным молитвенным жестом вознеслась к потолку. – Эта женщина меня преследует уже три дня… Она идет за мной по пятам, умело маскируясь, и смотрит на меня, смотрит… Она желает свести меня с ума, я знаю!.. – При этом мужичок осклабился перекошенной дрожащей улыбочкой и погрозил Максимову пальчиком. – Но она меня не проведет, я хитрый, я всегда ношу с собой фотоаппарат, я снял ее, она испугалась, спряталась… Но я знал, что она опять появится, я знал… И она появилась! Я чувствовал, как она смотрит на меня, когда я выходил из дома… Я чувствовал ее взгляд, от него невозможно спрятаться…

– Ну отчего же, – пробормотал фонареющий от незнания Олежка. – Спрятаться можно от чего угодно, даже от старости.

– Это как? – оживилась Екатерина.

– А вы несмелый человек, батенька, – усмехнулся Максимов. – И косноязычие у вас какое-то поэтическое. Это не вы «Чевенгур» написали? Чем фотографировать женщину, могли бы подойти к ней, поговорить, в случае надобности вызвать полицию.

– Нет! – воскликнул в ужасе Пантюшин. – Разве вы не понимаете, что ей того и нужно? Уж она придумает, что сказать полиции!

Максимов перехватил скорбный взгляд Екатерины.

– Я не хочу с ней разговаривать! – гнал клиническую чушь Пантюшин. – Я не хочу о ней ничего знать, кроме того, где ее можно найти! Найдите ее адрес, прошу вас, умоляю, я заплачу, у меня есть деньги – целых десять тысяч рублей… нет, уже девять – ничего не жалко… Заклинаю вас, откопайте ее адрес, осталось всего четыре дня…

Мужичок внезапно заткнулся – выпучил глаза, как будто кляп проглотил. Максимов со вздохом поднялся и подошел к окну. Суетливый антропогенный пейзаж его обычно успокаивал, настраивал на рабочий лад. Неслись машины, спешили люди… Толпа, оседлавшая кучку лавочек у клуба «Вавилон» – рядом с «Автозапчастями», – могла бы послужить иллюстрацией к библейскому сюжету – разговаривали на родном языке (русском матерном), но ближнего в упор не понимали. Кто-то от досады размахивал кулаками. Подъехавший наряд вавилоняне тоже не поняли, что, впрочем, не повлияло на результат. Самых громких жертв смешения языков утрамбовали в фургон, повезли к братьям по разуму…

– Ну что ж вы так, гражданин Пантюшин, – повернулся Максимов к посетителю. – Трудно высказать и не высказать? Поясните, пожалуйста.

Пантюшин резко сглотнул.

– Какая женщина? – в упор резанул Максимов. Посетитель задергался.

– Имя, фамилия? Почему ей доставляет удовольствие следить за вами? А еще лучше, Николай Иванович, давайте с самого начала. Любая история имеет свое начало, согласны? В отличие от конца – который имеет далеко не всякая история. А пока мне наша беседа напоминает – уж не обижайтесь – беседу врача с пациентом.

Подобная прямота незваного посетителя в корне не устраивала. Он утер ладонью пот со лба и начал усиленно заикаться:

– Если в-вы н-не верите, п-п-поговорите с М-млечниковым Анатолием Павловичем. Он п-подтвердит, что я г-говорю ч-чистую п-правду… Б-будет п-поначалу врать, отнекиваться, юлить, п-потому что с-слабак бесх-характерный, но потом с-сознается, куда он денется? Вы спросите у него, спросите…

Олежка морщил лоб, пытаясь вспомнить телефон, звонок по которому в данной ситуации стал бы спасением. Екатерина незаметными шажками пятилась к двери. А посетитель потихоньку выходил из состояния клинического бреда. Мутные глаза шныряли по углам. Когда они столкнулись с початой бутылкой водки, муть из глаз исчезла. Пантюшин издал утробный жалобный звук и прокашлялся.