Так и ехали по российской голой весне под беседу о былой Японии. Прибыли на станцию.

До дома-музея Чехова ходил автобус, но до его отправления было примерно полчаса. Нашли скамейку неподалеку от станции.

– Давай перекусим.

Дома ей навертели роскошные бутерброды, не кокетливые канапе, а настоящие по полбатона с колбасой, котлетами, солеными огурчиками. Они действительно проголодались, если аж трещало за ушами. «Неплохо», – подумал Садофьев.

– Это кто? Мама, наверное, бутерброды?

– Нет, Кириллыч, – ответила Ксанка, впиваясь в еду.

Сергей немного смутился. Он знал одного Кириллыча, ответственного за базу отдыха, и ему показалось маловероятным, чтобы в обязанности старика входила также еще и подготовка бутербродов для Ксанки. Но переспрашивать не стал.

Пришел автобус. Поехали.

Вот оно, Мелихово.

Не надо забывать, на дворе 1970-е годы, теперь-то там все заросло древесами, а тогда трепетало на легком ветерке собрание жалкой растительности. Отсвечивал прямоугольный пруд. Вот и дом, одноэтажный, с невысоким крыльцом, здание больнички, где доктор Чехов вывешивал флаг во время эпидемии, идите, мол, спасаться. Лечил холеру горячими соляными клизмами. А этот домик с высоким крыльцом специально воздвиг Шехтель для писательских занятий классика. Краем уха от проходящего экскурсовода они услышали, что имение было в 213 десятин и стоило 15 тысяч рублей. Много это или мало? Выгодной была покупка или писатель проторговался.

Дальше все в обратно порядке.

Только расстались не на вокзале, проводил до дому.

– До завтра.

– Да, до завтра.

Не удержался, спросил:

– А кто это Кириллыч?

Она потупилась.

– Дворецкий.

Сережа и Ксения посетили еще несколько мероприятий в режиме сдержанной приязни. Причем каждый раз это были чрезвычайно популярные в Москве выставки и спектакли. Однокурсники Садофьева страшно гордились, если им удавалось попасть на них после нескольких часов в очереди. В Ксюшином исполнении это выглядело просто, почти небрежно и места оказывались не на галерке, а в самом натуральном партере.

После выставки «Москва – Париж» Садофьев решил, что пора ее поцеловать. Хотя бы в знак благодарности.

Кстати, жила Ксюша в доме напротив института, солидном цековском строении, где обитал, страшно сказать, сам Суслов. Сергей попал туда однажды в качестве агитатора по каким-то выборам в паре со Светкой Василенко, своей однокурсницей. Побыли они и в жилище Суслова, и, надо сказать, были поражены спартанскими условиями, в которых обитал серый кардинал отечественной идеологии. Он сам вышел к явившимся агитаторам, с совершенно серьезным видом предъявил свои документы, дожидаясь, пока его найдут в списочной ведомости. Сухо, деловито попрощался. Сергею долго помнился вытертый коврик под ногами. На одно короткое мгновение они оказались на одной волне, и он потом часто приводил этот аргумент при возмущенных беседах своих товарищей о жутких привилегиях партийцев.

Они с Ксенией часто шли к ее дому окружным путем, как везут провинциальных лохов столичные таксисты, чтобы сорвать максимальную плату. Таким образом, получалось, что их роман, если это был роман, разворачивался на глазах всего института, вроде как под контролем общественности. Эти отношения молодого человека и симпатичной девушки были продуктом, имеющим некое государственное значение.

Итак, Садофьев решил: «Сегодня я ее поцелую в конце Тверского бульвара. У памятника Тимирязеву». Тимирязев здесь был ни при чем, но все равно в известном смысле освящал новый этап в отношениях пары.

Они сели на скамейку. Была поздняя весна второго курса.