Санитару пришлось позвать на помощь еще троих, чтобы оттащить меня обратно в палату. Они привязали меня к кровати, а я орал и проклинал все на свете – короче, вел себя как самый настоящий псих. В результате меня вырубили пригоршней седативных таблеток.

На следующее утро пришла докторша-психиатр и допросила меня. Вернее, попробовала допросить. Я отказался отвечать на любые вопросы, пока меня не отвяжут. Она сдалась через час. Потом явилась медсестра с подносом. Я решил, что теперь-то меня отвяжут и я поем, но вместо этого она попыталась покормить меня, как маленького. Я отказался есть. Медсестра ушла.

– Вы забыли меня отвязать! – крикнул я вслед, но она не вернулась.

Час шел за часом. Нидлмайер все не приходил, а когда он наконец появился, солнце уже село и в палате было темно. Он включил свет, сел рядом с кроватью, положил на колени портфель и посмотрел на меня. Лицо его выражало печаль, насколько может ее выразить круглое детское личико.

– Знаете, чего я не могу понять? – спросил я и сам же ответил: – Какой-то парень подстрелил Сэмюэла, порезал меня, сломал мне нос, черт-те что устроил в центре города, сжег пять полицейских, а к кровати привязали меня.

Нидлмайер ничего не сказал, он просто сидел на стуле и держал свой портфель пухлыми ручками, как дети в школьном автобусе держат коробку с ланчем.

– А я ничего не сделал, просто донес до них истину, – продолжил я.

– Что есть истина? – спросил Нидлмайер.

– То, что якобы дарует свободу.

Нидлмайер закашлялся и отвел глаза в сторону.

– Как Сэмюэл? – спросил я.

– Лучше. Его перевели в обычную палату. Врачи настроены оптимистично, – ответил он, глядя в пол.

– Отвяжите меня, – попросил я.

– Я… я не могу, Альфред.

– Я не сумасшедший. Они привязали меня, потому что решили, будто я представляю опасность для окружающих… и для себя. Но безумие в том, что я никому не угрожал, а наоборот, хотел их спасти.

– Думаю, что они расценили это иначе.

– Что выяснила полиция про этого рассыльного?

Нидлмайер покачал головой:

– Не знаю.

– А знаете, кто может за этим стоять? Майк Арнольд.

– Тот ужасный секретный агент?

– Майк больше не секретный агент. Он исчез после того, как Абигейл Смит арестовала его приятеля-директора.

– И ты считаешь, что он хочет тебе отомстить?

– В последнюю нашу встречу он сказал: «Когда-нибудь я убью тебя, Богом клянусь». Ну, или что-то в этом духе.

– Я поговорил с детективом, с мисс Блэк. Она пообещала поставить у твоей палаты своего человека, – сообщил Нидлмайер.

– Потому что, кто бы это ни сделал, он попытается повторить, – закончил за него я.

Нидлмайер промолчал.

– И вы пришли об этом доложить?

– Нет, Альфред. – Нидлмайер, тяжело вздохнув, открыл портфель и достал какую-то фотографию с неровными обгоревшими краями. – Я нашел это после… В общем, сегодня утром.

Он протянул фотографию мне.

– Мистер Нидлмайер, я не могу пошевелить руками, – напомнил ему я.

– О! Конечно. Извини.

Нидлмайер встал и поднес ее ближе. Картинка была искаженной и приобрела противный горчичный оттенок, но я все-таки различил лицо мамы. На фото она была молодой и улыбалась. Именно благодаря улыбке я ее и узнал. По зубам. А ниже подбородка у мамы зависло какое-то бурое пятно.

– Что это у нее в руках? – спросил я.

– По-моему, ребенок.

– То есть я. Очевидно, она послала эту фотографию мистеру Сэмсону.

Нидлмайер и не подумал убирать фотографию, он стоял и держал ее у меня перед носом, пока я не сказал, что уже насмотрелся. Только тогда он положил снимок на край кровати.

– А почему она обгоревшая?