Я пыталась удержать ненависть, я пыталась вернуть дверь на место. Но офис по ту сторону улицы начал оседать, как картонный. Трещины по стене, поломанные балки, ставшая вдруг трухлявой арматура. Хорошо, что я не задела соседние, хорошо, что прицельно. Если теперь я вообще могла использовать слово «хорошо».

Я держалась за виски, чтобы не завизжать от ужаса, страха и ярости. То, что случилось, было плохо, я сделала многократно хуже и не могла обернуть процесс вспять. Там внутри на моих глазах гибли люди, а я, белая лицом, пыталась содрать с собственных щек кожу. Шок, ужас, онемение… Лишь Томас смотрел на происходящее со странным затаенным восторгом – так малыш впервые наблюдает взлет ракеты в космос. Или слушает рвущий перепонки фейерверк.

Восемнадцать человек. Погибло всего восемнадцать, потому что был выходной. Случись рабочий день – и жертвы исчислялись бы сотнями.

Я помню, как бежала прочь из его офиса, неспособная даже понять, что делаю, зачем, куда…

Минуты, часы и дни после слились для меня в сплошное дерьмо из отчаянного стыда, ужаса, вины и желания сдохнуть.

Я отыскала его через три дня, когда сумела начать ходить, не шатаясь. Мэйсона. Вечером, в клубе. Окруженный незнакомыми девицами, он был весел, он был пьян, он был счастлив. Недобро счастлив, зло счастлив, если существует такое понятие.

– Что ты… празднуешь?

«Как ты смеешь?»

– Ну как же… – Он даже не стеснялся собственных чувств. – Мой враг погиб в том здании. Я два года не мог к нему подобраться: охрана и все такое. Теперь у меня нет конкурентов, Мариза, представляешь?

Наверное, в тот момент я сдержалась лишь потому, что скользнула мысль о том, что заключенный в стенах рухнувшего здания конкурент мог оказаться случайностью, совпадением. Ощущая, что меня начинает рвать на части так же, как в офисе, я бросилась прочь, чтобы не сделать еще раз то же самое: не снести напрочь стены клуба, не разорвать на куски незнакомых баб, диджея, Мэйсона…

Мэйсона, который более ни разу мне не позвонил.

Все мои попытки оправдать его рухнули вместе с этим фактом.

Думаю, старая Веда не стала бы прерывать мой суицид, если бы я тогда не сдержалась и утопила в обломках клуб. Я поставила бы на себе крест перед вечностью, я бы перестала быть тринадцатой, я бы стала Кровавой Марой.

Собственно, именно поэтому я не шла на встречу к Мэйсону и теперь. Зная, насколько непрочны мои заклепки вокруг ядерного центра, я не могла рисковать. Единственный смешок мне в лицо обеспечит взрыв его головы. В прямом смысле. Его башка разлетится, как гнилой арбуз, и ошметки мозгов окажутся на стенах. Его, охранников, работников здания. И под этими балками я уже намеренно похороню себя.

Все эти недели, обучая себя жить заново среди мрака в собственном разуме, я думала о том, что должен быть другой план, другой выход. Мэйсон никуда не денется. Однажды я доберусь до него, научившись себя контролировать и бить прицельно. Не хочу быть тупой марой, марой-нервной-идиоткой, почившей в собственные двадцать два. Ошибки случаются. И единственная правильная вещь после совершенной одной – не сделать вторую.

Мне снилось, что я вновь сижу на подушках перед Идрой. Опять шелестят под потолком дубовые кроны, а меж ними заплетаются облака.

– Это будет сложный путь.

– У меня не бывает легких путей.

– Путь, полный боли…

«Я уже знаю, что такое боль. Не смеши… Она меня больше не пугает»

Её слепые глаза смотрели укоризненно.

– Ты пока ничего не знаешь о боли. Все, что с тобой было, было ничем…

Тревожные слова. Плохие. Но от поиска Кьяры я не откажусь.