– Значит, не боишься с ней расстаться? Тогда я надавлю на другое.

Он надавит. Я не сомневалась.

– Кто-то был у тебя в том здании? Кто-то…

«…погиб?» – я не смогла продолжить и поняла, что зря спросила об этом, что мой ад, если он и выжидал, обрушится на меня теперь. Человек поднялся из кресла, и от его гнева трещали стены. Это не за окном сделалось темно – темно для меня стало в этой комнате, очень страшно.

Он поднял меня с пола рывком за горло, сдавил пальцами. Прижатая к стене, я дергала ногами: я не имела возможности дышать, даже хрипеть. Перед глазами плыли круги, когда я услышала чужой шепот:

– Даже не заговаривай об этом, тварь. Просто… молчи.

Один микрон до смерти.

Меня шибанули об стенку затылком так, что в башке мотнулись кровавые звезды, а после отпустили – я рухнула на пол. Ударилась еще и лбом. Если бы чуть сильнее…

Я впервые малодушно подумала о том, что иногда умирать лучше сразу. Не постепенно.

Наверное, мне дали пролежать минуту или две, позволили сполна ощутить, насколько хрупким стал мой вращающийся мир, после чего принялись вязать запястья.

– Давай прокатимся кое-куда. Проветримся.

Жесткие веревки впились в кожу колючей проволокой. И уже тогда я поняла, что от этого «прокатимся» станет еще хуже.

Куда мы ехали, зачем? Ни единой мысли. Сложно соображать, когда затылок – в осколки, а вместо головы – чугунный колокол. Дождь накрапывал мелкий, противный, когда не дождь даже – морось. Свежий воздух не радовал. Я мельком видела свое отражение в зеркале: полутруп с сероватым лицом, темными кругами под глазами, с бордовым следом от пальцев на шее. Себе не помочь даже обезболиванием: «обесточка» работала и теперь. Очень хорошо работала, так же зло, как и её хозяин.

Дом, к которому мы подъехали, выглядел мирным, белым, окруженным розовыми кустами и палисадником. Ладный забор, стриженый газон, усыпанный опавшими листьями. Идиллия, если бы не странное давящее ощущение чужого горя по периметру.

Меня выволокли наружу, подвели-подтащили к двери с искусственным венком, приделанным поверх окошка, нажали кнопку звонка. Тот, кто находился внутри, не открывал долго, но все-таки дошаркал до прихожей, отпер замок. И меня тряхнули, как куклу, – мол, давай, начинай все это впитывать.

Я не сразу поняла, чего он хочет, мой мучитель, но, когда прозвучала фраза: «Вот человек, устроивший взрыв здания, в котором погиб ваш сын», – на меня обрушилась тяжелая плита. Она замурует меня заживо, как и взгляд седой женщины, стоящей на пороге. У нее были голубые глаза – бесцветные, давно проплаканные насквозь, почти пустые. И теперь она, после секундного непонимания, посмотрела на меня так, что мне показалось: на крышку моего гроба кидают землю.

– Как… ты… посмела…

Она зарыдала. Не стесняясь изменившегося лица, она качнулась, а после заорала так надрывно, что у меня заложило барабанные перепонки – чужим ором, гневом и собственным чувством вины.

– Как!!!

Он позволил ей ударить меня в грудь – несильно: силы в старческих руках оказалось мало, – позволил ей кричать долго, пока я не перестала разбирать слова. Мое сердце колотилось в бешеном ритме, напоминающем бой похоронных барабанов. Я дергалась в чужих руках, я желала провалиться, испариться, я желала не видеть обвинения в чужих глазах, но как дергаться, когда одной рукой тебя держат за связанные запястья, другой за волосы на затылке? Как грушу для битья, как манекен.

«Вот она…»

Я поняла, что он собрался сделать. Он собрался провезти меня по всем восемнадцати домам, где погибли сын, дочь, мать, сестра, брат…