Билли засмеялась.

– Я не слышала такого от Бертрама, но, кажется, понимаю, что он имеет в виду. И он прав. Теперь я начинаю понимать, какой диссонанс я внесла в его жизнь, пытаясь подружиться с ним три года назад. Но я хотела спросить, как у него дела с музыкой.

Калдервелл только пожал плечами.

– Все так же. Иногда он играет, и играет хорошо, но он настолько непредсказуем и капризен, что уговорить его непросто. Все должно быть идеально: обстановка, инструмент, публика. Мне говорили, что он выпустил очередную книгу, какой-то глубочайший трактат о чем-то… музыкальном, само собой.

– Он раньше сам писал музыку, больше он этого не делает?

– Пишет, наверное. Иногда я слышу о нем от моих музыкальных друзей, пару раз мне даже играли что-то. Но я не смог вынести этой чепухи, в самом деле не смог, Билли.

– Вот как! И почему же? – в глазах Билли вспыхнула странная злоба.

Калдервелл вновь пожал плечами.

– Не спрашивайте. Не знаю. Его вещи всегда мучительно медленные и мрачные, как будто неупокоенный дух стенает.

– А мне нравятся стенания неупокоенных духов, – заявила Билли с явным упреком.

Калдервелл удивился, а потом покачал головой.

– Спасибо, без меня, – ответил он. – Я предпочитаю разумных и радостных духов.

Девушка засмеялась, но почти тут же замолчала.

– Меня иногда удивляет, – задумчиво сказала она через некоторое время, – почему никто из них троих не женится.

– Вы бы не удивлялись, если бы знали их лучше, – заметил Калдервелл. – Сами подумайте. Начнем с верхнего этажа Страты. Кстати, Бертрам выбрал очень подходящее название для этого дома! Прежде всего, Сирил. По словам того же Бертрама, Сирил терпеть не может «всех женщин и прочие неудобства», и мне кажется, что он прав. С Сирилом разобрались. Теперь Уильям. Его вы знаете. Любая девушка согласится, что Уильям очень мил, но совершенно не годится для брака. Отец говорит, – тут голос Калдервелла смягчился, – что Уильям и его юная жена были самой любящей парой, которую он встречал в своей жизни. Умерев, она унесла сердце Уильяма в могилу – точнее, то, что осталось от этого сердца после смерти ребенка. У него был сын, который умер.

– Я знаю, – кивнула Билли, украдкой вытирая слезу, – тетя Ханна рассказывала.

– Насчет Уильяма тоже все понятно, – закончил Калдервелл.

– А как же Бертрам? Вы ничего не сказали о Бертраме, – лукаво спросила Билли.

– Бертрам! – воскликнул Калдервелл. – Билли, вы можете себе представить, чтобы Бертрам всерьез влюбился в девушку?

– Хм… Не уверена. Возможно! – Билли наклонила голову набок, как будто изучала картину, представленную ей на суд.

– А я вот не могу. Прежде всего, ни одна девушка не поверит, что он говорит серьезно, а даже если и поверит, то вскоре обнаружит, что он всего лишь восхищался поворотом ее головы или подбородком и хотел нарисовать их. Разве нет?

Билли засмеялась, но ничего не сказала.

– Именно так, и вы сами это знаете, – объявил Калдервелл. – Значит, и с ним покончено. Теперь вы понимаете, почему никто из них не женится.

Билли молчала целую минуту.

– Ни капельки. Вообще не понимаю, – весело сказала она. – Более того, я уверена, что когда-нибудь один из них обязательно женится.

Калдервелл посмотрел ей в глаза. Очевидно, он увидел там что-то, что его испугало. Он помолчал мгновение, а потом вдруг спросил:

– Билли, вы выйдете за меня замуж?

Билли нахмурилась, но глаза ее смеялись.

– Хью, я же велела вам больше не спрашивать меня об этом, – ответила она.

– А я сказал вам, что вы не можете требовать от меня невозможного, – невозмутимо возразил он. – Ну так что, Билли? Выйдете? Только серьезно!