Торчать напротив магазина или пытаться проникнуть внутрь было явно неуместно, и я решила поехать в центр города. После очередной порции поисков и осторожных расспросов села на двухэтажный автобус под номером 21. Маршрут оказался весьма затейливым, автобус долго колесил по широким и узким улицам, я смотрела в окно, удивляясь и восхищаясь. Автобус выехал на набережную, справа открылся морской простор, слева – площадь с памятником в центре, окружённая домами в несколько этажей с фасадами, усеянными фигурными балкончиками.

Я вышла на следующей остановке. Автобус скрылся в дебрях города, а я осталась стоять на набережной, разглядывая дома, что нестройным разноцветным рядом лепились один к другому: узкий с огромными окнами, затем скучный голубой с вывеской Shanghai, следующий – оранжевый с эркером и стеклянной витриной на первом этаже, дальше – белокаменный дворец в миниатюре, с острой крышей и стрельчатыми окнами… Набережную отделяла от пляжа чугунная ограда, ярко-красная вывеска грозно предупреждала, что во время прилива море заливает променад. Море… Кажущееся безбрежным, оно шумело передо мной, латунью блестело в лучах солнца, лениво наползая волной на мелкую гальку и песок пляжа, окатывая брызгами волнорезы.

Я спустилась на пляж и пошла по мокрому песку – было время отлива, и море ушло, обнажив песчаный простор. Думала о горячем кофе или чае, о вчерашней пицце, сапогах, которые порчу, хлюпая по воде, о слишком холодном ветре, еще о каких-то мелочах. Впереди гнал полные воды свои Английский пролив ака Ла-Манш, за ним был французский берег, а за спиной – чужой город, пропавший «жених» и почти полная неизвестность.

Ночью Ася проснулась. Подушка под щекой и простыня были влажными, а сама она горела, словно какой-то злоумышленник разжег внутри небольшой, но весьма эффективный костер. Она выбралась из-под одеяла, нащупала тапочки и добралась до кухонного угла – попить воды из чайника. Меж узких штор пробивался жидкий свет одинокого уличного фонаря. Вода показалась очень холодной и обожгла горло, словно Ася выпила стакан кислоты. Жар вдруг сменился резким ознобом. На полке в коробке, где хранились всякие нужные и не очень мелочи, она нашла пластинку таблеток аспирина, выпила сразу две и забралась под одеяло.

Согреться удалось не сразу, но, когда удалось, пришлось стаскивать с себя одеяло, чтобы не сгореть во вновь разгоревшемся костре. Так она промучилась до утра, на мгновенье засыпая и вновь просыпаясь, и лишь когда в комнате стало совсем светло, забылась тяжелым вязким сном, словно погрузилась в липкую смолу.

Ее разбудила Лёля, дотронулась до лба.

– Аська, ты вся горишь. Опять заболела?

– Да, – виновато прохрипела Ася, обнаружив, что вдобавок ко всему потеряла голос. – Горло болит и температура.

– Понял, как обычно, – вздохнула подруга. – Сейчас поищу мёду или варенья малинового. У Борисовой сто процентов есть.

– Борисова не даст, – прохрипела Ася.

– Молчи лучше, не надрывайся. Даст, куда она денется, – отрезала Лёля.

Через четверть часа она принесла вырванную из хозяйственных лап практичной третьекурсницы Борисовой банку, наполовину заполненную мёдом, плотным, бледно-жёлтым, с белой изморозью сахарных прожилок. За это время Ася кое-как добралась до кухни, чтобы поставить чайник. А еще через полчаса она возлежала на двух подушках, блаженно глотая горячий чай, заедая дерущим горло мёдом. Почти как дома в детстве, когда болела, и мама укладывала её на свою кровать и поила горячим чаем и каплями датского короля. Горячечное блаженство портили лишь головная боль, ноющее горло и неотвязное воспоминание о встрече и конфузе со Смоличем, да и закончилось это блаженство очень скоро – короткое облегчение сменилось новой волной жара. Она выпила таблетку и поплыла в вязком тумане, где сон путался с явью. Явь же вскоре вытащила ее из постели: организм жестко потребовал активного участия в своих функциях. Закутавшись в серый пуховой платок, бабушкин подарок, Ася отправилась по пустынному днём коридору, в место общего пользования.