– Нет, сир… Но ведь существуют же правосудие… и казни.
– Для того чтобы отдать под суд, нужно наличие преступления.
– Но ведь преступление очевидно, сир. Я доношу вам о нем! Я обвиняю обманщика Этьена Доле в том, что он напечатал по заказу лжеца Кальвина гнусную книжицу. Я, рыцарь Девы Марии, утверждаю, что в этой мерзкой книге дерзость этих демонов дошла до отрицания чуда Непорочного Зачатия!
– О, Матерь Божья! Неужели такое святотатство произошло?
– Пусть Ваше Величество в ближайшие три-четыре дня устроит обыск в доме этого человека, и там найдут эту проклятую книгу, о которой я вам рассказал!
– Хорошо, месье! Обыск мы проведем… Скажите в Риме, что король Франции по-прежнему гордится своим титулом старшего сына Церкви!
Лойола глубоко поклонился и вышел из королевского кабинета. Что же до Франциска, то каждый, кто смог бы прочесть его мысли, задался бы вопросом: что же на самом деле испытывает король – удовлетворение от возможности отомстить высокомерному сопротивлению Этьена Доле или скрытое от мира унижение от блестящей победы, которую одержал над королевской властью Игнасио Лойола…
XII. Королевская дочь
Камеристки опустились на колени вокруг Жилет, заканчивая разглаживать складки на ее белом бархатном платье.
Франциск в своем роскошном костюме, о котором нам дает представление портрет Тициана, с золотой цепью на шее, ожидал, когда будет готова Жилет.
Он взволнованно рассматривал девушку, и во взгляде его загоралось какое-то странное пламя, а на чувственных, презрительно искривленных губах появлялась расплывчатая улыбка.
– Поднимите чуть повыше кружева чепчика, – приказал он. – Так… Хорошо… Жемчужное ожерелье опустить чуть ниже… Хорошо… Теперь всё в порядке.
Жилет была готова. Король махнул рукой; камеристки и придворные дамы исчезли.
– Сир! – смутилась девушка. Увидев, что осталась наедине с королем, она побледнела.
– Дитя мое, – проговорил король, не двигаясь с места, – неужели вы все еще боитесь меня? Разве мое высочайшее положение не заслуживает уважения? Разве не является отцовским? Разве не можете вы навсегда забыть ту ночь, когда я в безумии мог…Ах! Я же не знал тогда, кто вы!
– Сир! Ваша доброта меня тронула, – сказала Жилет сдержанно. – Но я почувствую себя полностью спокойной только тогда, когда вы отведете меня к моему отцу…
– Тот, кого вы называете своим отцом, не имеет никакого права на это родство, – жестко отрезал Франциск.
– Опять эти ужасные слова! Я хорошо знаю, сир, что добрый месье Флёриаль не отец мне… Но он тысячу раз заслужил, чтобы я его так называла… Это он спас меня от нищеты…Он любит меня всем своим ласковым сердцем! О, если бы вы знали его, сир!
– Жилет! – порывисто сказал король. – Мне надо наконец-то рассказать вам про одну вещь, которой вы пока не знаете… Ваш отец… ваш настоящий отец… нашелся.
Жилет даже не вскрикнула, не шевельнулась.
Она отвечала всё с той же простотой, о которую разбивались все королевские угрозы и просьбы, с тех пор как она оказалась запертой в Лувре:
– Сир, если мой настоящий отец нашелся, то самое лучшее для него – никогда со мной не встречаться… Я никогда не смогу привязаться к мужчине, который…
– Молчите, Жилет! – прервал ее Франциск. – Не произносите слов, которые нельзя будет вернуть. Они ведь могут ранить сердце вашего отца… Он ведь находится перед вами.
– Вы, сир!
В этом восклицании слышалось такое сильное удивление, ужас, отвращение, то есть те чувства, от которых не стоило ожидать какой-либо мягкости, что король обескураженно закончил:
– Я, Жилет. Что же вы не испытываете радости при виде своего отца?