Напротив, наш мусор – преимущественно органического происхождения, жидкий, влажный. Это всевозможные очистки, обрезки, сгнившие продукты. Если на Западе мусор облекает продукт как его оболочка, тара, способствующая его сохранению, то у нас мусор естественным путем возникает изнутри продукта, из его внутреннего распада и гниения, причем часто именно из-за внешней незащищенности. Наш мусор – не столько «отход», возникающий после потребления, сколько «недоприход», предшествующий потреблению. Капуста, картошка, свекла и прочие «массовые» овощи, составляющие основу российской диеты, доходят до нас уже в полумусорном состоянии, т. е. заранее принадлежат своей существенной частью ведру и помойке. Виднее всего это не в квартире, куда приносится лучшее (купленное), и не в магазине, куда доставляется не худшее (уцелевшее), а на базе, которая фактически превращается в «мать – сыру землю» – место гниения и захоронения продуктов. Западные отходы лучше кремируются, т. е. поддаются огню; наши, по традиции, удобряют ту влажную почву, из которой взошли.

Такой «живорожденный» мусор – т. е. гниль, преобладающая над сухими отходами, – есть неотпускающая власть земли над всем нашим укладом: она любит заглатывать своих детей, не успев их по-настоящему выродить. Если даже животная природа порой поддается такому искушению (кошка, «зализывающая-заглатывающая» своих котят), то растительная оказывается еще более «самоедной» и регрессивной. Как ни странно, именно «земляные» цивилизации хуже умеют обращаться с порождениями земли, чем «городские», промышленные. Ибо власть земли в том и состоит, что она не дает своим порождениям обрести самостоятельное существование в отрыве от себя – и корневой тягой заглатывает их обратно. Наша сырь и гниль – подневольная, почти ритуальная жертва и приношение матушке-земле, тогда как «антипочвенные» цивилизации воздают другому божеству – солнцу, предавая кремации свои «упокоившиеся» вещи. Различие «гнили» и «пыли» как двух разновидностей мусора в том и состоит, что гниль засасывается обратно землей, а пыль отпускается на воздушную волю.

Недаром овощехранилища, вообще хранилища всего живого, называются у нас «базами» – они «ниже всего», в основе основ, ближе всего к земле. Естественно, что основное их содержание и уходит обратно в землю. Кстати, «база» как хранилище овощей – это и есть то, что мы сделали с «базисом» и над чем возвышается наша «надстройка», – образ основы, которая втоптана сама в себя и в себе захоронена. Земля незримо витает над всеми нашими пиршествами как призрак могилы и захоронения, проникая вглубь поглощаемых яств. Земля ревнует добычу нашего рта – к своей ненасытной утробе.

И, кидая в мусорное ведро сгнившую еще до потребления провизию, мы совершаем невольный ритуал землепочитания, мы отдаем ей то, что не успели отобрать. В Древней Иудее лучшей жертвой почитался непорочный молодой ягненок, ибо он возносился Всевышнему. Наша жертва – изначально порченная, ибо сама порча и есть предназначенность к жертве, коль скоро речь идет о матери – сырой земле, о нижайшем из божеств.

С этой темой я столкнулся впервые в разговоре с Кабаковым, когда он описывал культурную ситуацию в России через призмы оппозиции «стройка – помойка», имея, наверно, в виду, что каждый (строительный) объект в России является чем-то неопределенным по своему состоянию во времени: то ли он еще не достроен, то ли разрушается. И это довольно верное наблюдение. Логично, резюмируя эту мысль Кабакова, сказать, что Россия как нечто видимое есть большая мусорная куча, свалка ненужных вещей и, добавим, идей. Именно это соотношение было бы интересно рассмотреть подробнее. Обилие вещей и идей на свалке не означает их обилия в обращении, где они находятся в умопостигаемой связи, и порядок идей, как считал Спиноза, воспроизводит порядок вещей в мире. Тотальная свалка означает, что исходное отношение нарушено: идеи лишены той бытийной основы, которую они отображают и удваивают в мысли, а у вещей отнят их идеальный план, их живая душа, и они есть мертвые вещи, трупы, и свалка поэтому есть кладбище.