– У Жени тоже есть профессия. Он талантливый инженер.

– Ну, скажем так, пока он еще никакой не инженер.

– Зато у него уже есть изобретения.

– Изобретения на хлеб не намажешь, – цинично отсекала дочкины аргументы Тамара Прокофьевна, а потом резко меняла тактику и слезно молила дочь: – Ну я тебя прошу! Я тебя прошу, Женя, ради нас с папой, напиши Мише, скажи ему, что пока не определилась, что хочешь окончить институт, получить профессию, а уж потом только – замуж. Не говори ему ничего про своего, – мать морщилась, – жениха. Мало ли, как пойдет: может, год поживете и разбежитесь.

Женечка отшатнулась от Тамары Прокофьевны.

– Ну я тебя прошу! – быстро смекнула та, что допустила стратегическую ошибку, и опустилась перед дочерью на колени. – Видишь? Я на колени встала. Прошу тебя. Напиши Веденскому, успокой парня. Хорошо?

– Хорошо, – уступила Тамаре Прокофьевне Женечка и тем же вечером отбила севастопольскому Мишке телеграмму: «Выхожу замуж. Свадьба сентябре. Приезжай обязательно. Твоя Женя».

Надо ли говорить, что ни на какую свадьбу лейтенант Веденский не явился, сочтя себя незаслуженно обманутым. Но буквально спустя год написал Женечке, теперь уже Вильской, обстоятельное и доброжелательное письмо, в котором рассказал о чувствах, что обуревали его первые полгода ее замужества. «Но, – искренне делился он событиями своей жизни, – может, оно, Женька, и к лучшему. Не выйди ты замуж за своего Вильского, я бы просмотрел любовь всей своей жизни (Мишка был человеком сентиментальным и никогда не скупился на пафосные выражения). А теперь – мы вроде как с тобой квиты: ты замужем, я женат. И скоро готовлюсь стать отцом».

«А я – матерью», – сообщила ему Женечка и больше не написала ни слова, неожиданно почувствовав себя преданной. Хотя никаких прав на Веденского она не имела, никаким договором связана не была, но мысль о том, что Мишка теперь любит другую, а клялся, что всегда будет любить только ее, была ей неприятна.

– Представляешь, Веденский женился, – поделилась она с Тамарой Прокофьевной, придав своему лицу как можно более равнодушное выражение.

– Я знаю, – кивнула мать и критично посмотрела на большой Женечкин живот. – Ты очень поправилась. Чем тебя там у этих Вильских кормят? Твоя свекровь готовит на маргарине?

– Кира Павловна никогда не готовит на маргарине, – вступилась за свекровь Женечка, понимая, что сейчас мать будет изыскивать любую возможность, чтобы подчеркнуть несовершенство ее брака с Вильским. – Они питаются только с рынка.

– А в какое время Кира Павловна ходит на рынок? – скривилась Тамара Прокофьевна. – К обеду? Когда все за бесценок, потому что бросовое?

– Кира Павловна, – надменно произнесла Женечка, – на рынок вообще не ходит.

– Что? Не барское это дело? – снова попыталась уязвить Женину свекровь высокомерная Тамара Швейцер.

– Почему? – пожала плечами Женечка. – Просто для этого есть домработница.

Пережить «домработницу» Тамаре Прокофьевне оказалось не по силам, и она выдала себя с головой:

– Домработница? У этой полуграмотной бабы?! С тремя классами образования?! Полжизни провисевшей грудью на подоконнике вместо того, чтобы заниматься делом?

– А откуда ты это знаешь? – холодно полюбопытствовала Женя.

– Знаю, – отрезала Тамара Прокофьевна, и перед ее глазами встало лицо Прасковьи Устюговой – ближайшей соседки и по совместительству ближайшей подруги Киры Павловны. «Бездельница! – нашептывала та новоиспеченной родственнице Вильских. – Живет как у Христа за пазухой и в ус не дует. Весь день на окне висит, за всем смотрит, словно барыня со всех ответ требует». Соседка была пьяна, а Тамара Прокофьевна не в меру подозрительна. Ей, заприметившей, как светлело лицо дочери, когда к ней обращалась свекровь, было обидно: ревность накатывала горячими волнами, и очень хотелось, чтобы Кира Павловна Вильская оказалась дурой, сволочью, нечистой на руку. И все для того, чтобы ее драгоценная Женечка смогла по достоинству оценить те условия жизни, которые были созданы для нее любящими родителями. А она им даже спасибо за столом не сказала, как будто сама по себе на свет появилась, сама школу окончила, в институт поступила, сама квартиру несколько лет снимала, чтобы в общежитии не жить. А ведь могла бы!