Кестер рассмеялся:

– Нет. Просто Готтфрид устроил небольшую иллюминацию.

Обе фары «кадиллака» были включены. Машина стояла так, что снопы света через окно падали прямо на сливу в цвету. Какая-то удивительно яркая меловая белизна. А черный мрак по обе стороны дерева, казалось, шумит, как море.

– Фантастика! – сказал я. – А где Ленц?

– Пошел купить чего-нибудь поесть.

– Блестящая идея, – сказал я. – Что-то у меня вроде как ветер в голове. Но, возможно, это просто голод.

Кестер кивнул:

– Поесть всегда хорошо. В этом основной закон всех старых вояк. Знаешь, и у меня сегодня, кажется, ветер гулял в голове – я записал «Карла» на гонки.

– Что? – спросил я. – Уж не на шестое ли число?

Он кивнул.

– Ничего себе, Отто! Но там ведь будут самые что ни на есть асы.

Он снова кивнул:

– По классу спортивных машин выступает Браумюллер.

Я принялся засучивать рукава.

– Ну, коли так, Отто, то за дело! Выкупаем нашего любимца в масле.

– Стоп! – крикнул только что вошедший последний романтик. – Сперва сами подзаправимся.

Он развернул свертки с ужином: сыр, хлеб, твердокаменная копченая колбаса и шпроты. Все это мы запивали отлично охлажденным пивом. Ели мы так, словно от зари до зари молотили цепами зерно. Потом взялись за «Карла». Работали два часа, все проверили и отрегулировали, смазали подшипники. Вслед за этим Ленц и я поужинали вторично. Готтфрид включил свет и на «форде». При аварии одна его фара уцелела. И теперь, укрепленная на выгнутом кверху шасси, она испускала косой луч света куда-то в небо.

Вполне удовлетворенный, Ленц повернулся к нам.

– Ну вот! А теперь, Робби, достань-ка бутылки. Давайте отметим «Праздник цветущего дерева»!

Я поставил на стол коньяк, джин и два бокала.

– А ты? – спросил Готтфрид.

– Я пить не буду.

– Что?! Почему не будешь?

– Потому что пропала у меня охота продолжать это чертово пьянство!

Ленц пристально посмотрел на меня.

– Отто, наш ребеночек свихнулся, – сказал он Кестеру.

– Оставь его в покое. Не хочет – не надо, – ответил Кестер.

Ленц налил себе полный бокал.

– Вообще у этого мальчика с некоторых пор пошли завихрения.

– Это еще не самое худшее, – заявил я.

Над крышей фабрики напротив нас взошла большая красная луна. Некоторое время мы сидели молча.

– Скажи мне, Готтфрид, – заговорил я затем, – ведь ты специалист по части любовных дел, не так ли?

– Специалист? Нет, я классик любви, – скромно ответил Ленц.

– Хорошо. Я хотел бы знать, всегда ли влюбленный человек ведет себя по-идиотски?

– То есть как это по-идиотски?

– Ну, в общем, так, как будто он полупьян. Болтает невесть что, несет всякую чепуху, да еще и врет.

Ленц расхохотался:

– Что ты, детка! Ведь любовь – это же сплошной обман. Чудесный обман со стороны матушки-природы. Взгляни на это сливовое дерево! И оно сейчас обманывает тебя: выглядит куда красивее, чем окажется потом. Было бы просто ужасно, если бы любовь имела хоть какое-то отношение к правде. Слава Богу, что растреклятые моралисты не властны над всем.

Я встал.

– Так, по-твоему, без некоторого жульничества это дело вообще невозможно?

– Да, детонька моя! Вообще невозможно!

– Но ведь тогда можно попасть в глупейшее положение.

Ленц усмехнулся:

– Запомни одну вещь, мальчик: никогда, никогда и еще раз никогда ты не окажешься смешным в глазах женщины, если сделаешь что-то ради нее. Пусть это даже будет самым дурацким фарсом. Делай все, что хочешь, – стой на голове, неси околесицу, хвастай, как павлин, пой под ее окном. Не делай лишь одного – не будь с ней рассудочным.

Я оживился:

– А ты что скажешь, Отто?

Кестер рассмеялся: