– Немного. В поезде было жарко. А потом мне еще надо будет заглянуть в мастерскую.

Она больше ни о чем не спрашивала. Усталость ее буквально сразила. Я отнес ее в постель, укрыл одеялом. Она мгновенно уснула. Я поставил рядом с ней розы и прислонил к ним карточку Кестера, чтобы ей думалось о приятном, сразу как проснется. Потом я ушел.

По дороге я задержался у телефона-автомата. Решил сразу же позвонить Жаффе. Сделать это из дома было бы затруднительно. Нужно было считаться с тем, что у нас подслушивает весь пансион.

Я снял трубку и назвал номер клиники. Спустя минуту к аппарату подошел Жаффе.

– Говорит Локамп, – сказал я, откашлявшись. – Мы сегодня вернулись. Около часа назад.

– На машине приехали? – спросил Жаффе.

– Нет, поездом.

– Хорошо. Ну и как дела?

– Неплохо, – сказал я.

Он ненадолго задумался.

– Вот что. Я обследую фройляйн Хольман завтра утром. В одиннадцать. Вы сможете ей это передать?

– Нет, – ответил я. – Я бы не хотел, чтобы она знала о нашем с вами разговоре. Завтра утром она наверняка позвонит вам сама. Может, вы тогда ей и скажете?

– Хорошо. Сделаем так. Я ей скажу.

Я машинально сдвинул толстую и замусоленную телефонную книгу. Она лежала на небольшой деревянной полке. Все пространство над ней было испещрено карандашными записями телефонных номеров.

– Можно мне тогда зайти к вам завтра днем? – спросил я. Жаффе не отвечал. – Я бы очень хотел знать, как она, – сказал я.

– Завтра я вам этого не скажу, – ответил Жаффе. – Я должен понаблюдать ее хотя бы неделю. А потом я сам вас извещу.

– Спасибо. – Полка приковала к себе мое внимание. На ней было что-то нарисовано. Толстушка в соломенной шляпке. А внизу было написано: «Элла – свинья». – А должна ли она теперь делать какие-нибудь процедуры? – спросил я.

– Об этом я смогу судить завтра. Но как мне кажется, дома ей обеспечен хороший уход.

– Не знаю. Я слышал, что ее соседи на той неделе собираются уезжать. Тогда она останется, по сути, одна, при ней будет только горничная.

– Ах так? Что ж, завтра поговорю с ней и об этом.

Я снова задвинул рисунок на полке телефонной книгой.

– А вы полагаете, что она… что такой приступ может повториться?

Жаффе помедлил с ответом.

– Возможно, конечно, – сказал он потом, – но маловероятно. Однако за это я могу поручиться лишь после обследования. Я позвоню вам.

– Спасибо.

Я повесил трубку. Вышел и постоял еще в растерянности около будки. Было пыльно и душно. Потом я пошел домой.

В дверях я столкнулся с фрау Залевски. Она, как пушечное ядро, вылетела из комнаты фрау Бендер. Увидев меня, остановилась.

– Что? Уже вернулись?

– Как видите. Есть новости?

– Для вас ничего. И почты никакой. Но вот фрау Бендер выехала.

– Да? Почему же?

Фрау Залевски приняла стойку «руки в боки».

– Потому что кругом одни негодяи. Ее подобрал христианский дом призрения. Вместе с кошкой и двадцатью шестью марками состояния.

И она поведала, что приют, в котором фрау Бендер присматривала за младенцами, закрылся. Возглавлявший его пастор погорел на биржевых спекуляциях. Фрау Бендер была уволена и даже не получила жалованья за два месяца.

– Ну и как, нашла она себе что-нибудь новенькое? – брякнул я, не подумав.

Фрау Залевски только выразительно на меня посмотрела.

– Ну да, где уж там, – сказал я.

– Я ей говорю: оставайтесь, заплатите, когда сможете. Но она не захотела.

– Кто беден, тот чаще всего и честен, – сказал я. – А кто будет жить в ее комнате?

– Супруги Хассе. Эта комната дешевле, чем та, в которой они жили.

– А что будет с ней?

Она пожала плечами:

– Посмотрим. На новых жильцов теперь рассчитывать особенно не приходится.