Остановились более из любопытства. Шурка, как секретарь судового Р.В.С., подошел к командиру и, стараясь сочетать деликатность со значительностью выборного лица, передал, что экипаж интересуется поглядеть – если время, конечно, позволяет. Время позволяло.

Лавочный народ оживился и вылез наружу: военные корабли здесь каждый день не расхаживают.

– Мужики – эсминец!

– Ты что – крейсер.

– Ниче-го себе – это что, «Аврора»?!

– Эй, ребята! Это вас в честь той «Авроры» назвали, или это она и есть?

– В Москву переводят, – с неприязнью объяснил кривобокий язвенник, выражая хроническое неодобрение всему, с чем его сталкивала жизнь. – Все им надо перекурочить, разорить.

– Эй, на «Авроре»! – развязным дуэтом одобрила пара качков, по виду и обстановке державшая функции крыши этого плавучего базара. – Что, идете по Белому дому выстрел давать?

– Вы цельтесь лучше, братаны!

Это дало повод к новому взрыву веселья:

– На крейсере – наводчики не нужны?

– А снаряды купили?

С «Авроры» засвистели:

– Купили!.. На ком попробовать?

Из всех покупок Хазанов взял дешевого кетчупа, а сигнальщики вскладчину на троих приобрели нательную шерстяную рубашку, отданную из контейнера секонд-хэнда практически даром. Груня приценивался к памятному значку «Минзаг „Тарантул“»; Сидорович забраковал оправу для очков. Экскурсия.

Но щупая прессованный ряд кожаных курток, Шурка задумался туманно. Кожанки, конечно, не ахти – тундра: турецкой, разумеется, кожи и недорогой выделки. Щеголять в такой хочет деревенский подросток и экс-полуинтеллигент, вкус которого сформирован дефицитом советской эпохи.

От нечего делать и слабо забавляясь каким-то модельерским позывом, он отлепил и выдрал из связки черную двубортную тужурку. Облачился до бедер и повернулся перед косо отколотым зеркалом. Бросил через плечо молодому:

– Принеси-ка беску из кубрика. Быстро.

– Твою, Шура?

– Все равно. Можно мою.

Снял ремень, перетянул им кожанку. Поправил тельник в вырезе. Стащил берет, бескозырку надвинул на правую бровь. Сделал нужное лицо.

Лихой и опасный революционный браток подмигивал из зеркала. Не хватало только перекрестия пулеметных лент, набитых остроголовыми латунными патронами, и деревянной кобуры маузера на узком ремешке.

В черной коже было – надежно. В зеркале она казалась непродуваемой, непромокаемой и вообще неуязвимой. Вот именно, подумал Шурка. К ансамблю просились в образ суконные клеши парадки, полощущие по ветру при шаге, и угловатые сияющие ботинки, отчетливо бьющие подкованным металлом.

Феномен зеркала изучен мало. Кстати, психологи утверждают, что мужчины смотрят в него чаще женщин. Зеркало сговорчиво, убедительно и услужливо. Шурка предстал значительнее себя самого. Его зазеркальная сущность обрела адекватное выражение: в таком духе, что от винта, ребята, Балтийский флот идет наводить порядок.

Одна из особенностей зеркала, вставленного в реальность – его уподобление картинке, совмещенной из двух изображений: она как бы пульсирует перед глазом, и изображения скачут, заменяясь туда-сюда одно на другое. Отражение возникает как реальность, а окружающая реальность становится деталями к центральной картинке или просто ерундой.

В данном случае дело ведь было не в моде восемнадцатого года, когда конные армии под клинок выбривали степи, маршевые матросские батальоны грузили в теплушки снятые с кораблей кольтовские пулеметы, а «Аврора» на двадцати четырех котлах Бельвиля о трех винтах давала девятнадцать узлов и имела семьсот человек команды. Все эти исторические подробности, так же как и черные кожанки, перекрещенные лентами и ремешками маузеров, были лишь внешним выражением того, что делалось в душах и чего этим душам требовалось.