Я был в хмельном ослеплении, совершенно не понимал, что я делаю, где я нахожусь, что происходит. И вообще, этот человек на полу, боровшийся с рябой косоглазой девкой с пахучим межножием, не был мной, это кто-то другой, чужой, мне совершенно не знакомый, ерзал между ее мокрых от пота рыхлых бедер.

Потом я плохо что помню. Кажется, я пил еще, а затем меня уложили тут же в комнате на диван.

Не знаю, через сколько времени я очнулся. Кто-то лежал на диване, кто-то на полу, кто-то заснул прямо за столом. Девок уже не было. Меня мутило. Я вскочил и хотел бежать в уборную.

– А, это ты? – сказал чей-то голос. Я обернулся. У окна стоял Соловьев, почему-то со спущенными штанами, и закапывал себе что-то из пипетки.

Кое-как я добрался до дома и отлеживался целый день. Голова раскалывалась, желудок извергал из себя все.

В тот день мы должны были еще встретиться с Катей – пришлось телефонировать ей в университет и просить передать, что я прийти не смогу – срочные дела в суде.

Вечером, когда я пошел в уборную помочиться, почувствовал неприятный зуд и щекотание. Присмотрелся – сероватые отделения. Меня охватило неприятное предчувствие. Ночью при мочеиспускании – резь. Все воспалилось, все время зуд. Уже никакого сомнения у меня не было. Наличествовали все симптомы – частые болезненные позывы, жжение и боль в канале. На другое утро полезла какая-то слизь. Я ничего не мог есть, меня бил озноб. Все это было чудовищно и совершенно невозможно.

Никогда в жизни я себя так не презирал. Меня раздавило, расплющило, истерло в грязь. И надо было всему этому случиться буквально накануне венчания! Одна мысль, что об этом узнает Катя, уже сводила меня с ума. Это было абсолютно недопустимо, немыслимо. Я решил, что лучше удавлюсь, но не допущу такого унижения. Биться головой о стену не помогало – нужно было что-то делать. Я бросился к Соловьеву.

Тот осмотрел меня и похлопал по плечу:

– Поздравляю вас, юноша! Эпикур страдал от этого всю жизнь и умер, покончив с собой в ванне после двух недель мучений – не мог помочиться.

При этом он криво ухмылялся и не скрывал облегчения, которое испытывал оттого, что не заразился сам.

Он взял у меня зеленоватый гной и, капнув на стеклышко, сунул под микроскоп. Нагнулся, вложив глаза в окуляры.

– Хочешь посмотреть – вот они, гонококки!

Единственным моим желанием было схватить микроскоп и размозжить им его череп.

– Плохо дело, – продолжал Соловьев. – Может перейти на яичко и на мочевой пузырь. Что ж, будем прижигать раствором азотнокислого серебра. Но до свадьбы, предупреждаю, не заживет.

Я был в полном отчаянии. День венчания был давно назначен, мы уже разослали приглашения, заказали повара, и вообще, приготовления шли своим, не зависимым от меня ходом, и остановить свадьбу было решительно невозможно, да и что я должен был сказать Кате?

На следующий день мы пошли с ней на примерку ее платья. Заколов рот булавками, портниха на коленках ползала вокруг Кати. Моя невеста, в подвенечном уборе совершенно преображенная, еще более мне незнакомая, все время меня о чем-то спрашивала, нужно ли сделать талию повыше или что-то про лиф и другие такие же вопросы, в которых я ровным счетом ничего не понимал, а я даже не слышал ее, потому что в мозгу был только ужас. Катя, конечно, почувствовала, что со мной что-то происходит, и спросила, уж не болен ли я. Наверно, я вздрогнул, потому что она засмеялась.

Теперь я стал избегать касаний и ласки, хотя знал, что через поцелуй это передаться не может. Я казался сам себе таким нечистым, что боялся даже дотронуться до Кати. Конечно, она не могла это не почувствовать, но не подала виду.