Она скорее почувствовала, чем увидела, как Рунн брезгливо морщится.

— Еда не должна плясать на тарелке, - ответила Киирис словами настоятельницы, которая обучала послушниц премудростям любовной игры.

— Женщина – не еда, Киирис, хотя у каждой есть свой собственный уникальный вкус и запах. Разве тебя не обучили этим сакральным истинам?

Она зажмурилась, мечтая лишь о том, как бы поскорее избавиться от неожиданного внимания тенерожденного. Людская молва не врала – он был явно не в ладу со своими внутренними демонами, и его настроение менялось быстрее, чем восточный ветер. Как тут предугадать, когда ему взбредет в голову озлобиться или выместить недовольство на первом, кто подвернется под руку – на ней?

— Боюсь, мои знания ничего не стоят в сравнении с вашим опытом.

Наследник тяжело выдохнул.

— Я чертовски устал, Киирис, и едва в состоянии держаться в седле, - посетовал он, и его голос смягчился. – С удовольствием бы просветил тебя о том, какой должна быть женщина, чтобы в ее постель хотелось вернуться, но, боюсь, тогда у меня не останется сил держать тебя на коротком поводке. Так что сделай нам обоим одолжение: не смей даже надеяться, чтобы сбежать, в противном случае я буду очень недоволен. А это означает, что вот ему, - он кивнул на дохлую тушу, - повезло больше, чем тебе.

Киирис сглотнула, зачем-то кивнула, сама не до конца осознавая, с чем согласилась. Бежать? Она бы сама себя не назвала умной, если бы рискнула бежать от этого монстра, не имея в запасе как минимум подходящего плана. Да и как бежать, когда едва переставляешь ноги?

— И вот еще что, Киирис, - он с каким-то изощренным трепетом погладил острый край одного из ее эбонитовых рогов, - у меня очень чуткий сон. На тот случай, если в храме из тебя еще не выбили всю непокорность, предупреждаю: играть в «кошки-мышки» мы будем на моих правилах. И как минимум после того, как тебя отмоют.

«Что ты знаешь о покорности?» - чуть было не выкрикнула она, но нашла силы промолчать. Какой бы жестокой ни была наука настоятельниц, именно их бесконечные проповеди о том, что ей, чистокровной мейритине, следует носить рабский ошейник едва ли не с радостью, помогли ей выжить. Она и носила, и притворялась счастливой каждую секунду своего существования по эту сторону Зеркала мира.

Дальше ехали молча, а вскоре Рунн, покрепче обхватив пленницу за талию и устроив голову на ее плече, задремал. Его дыхание стало ровным, размеренным, но каждой клеточкой своего тела Киирис чувствовала – он все так же собран и готов в любое мгновение распахнуть глаза и пустить в ход свой смертоносный клинок.

Они ехали долго. Так долго, что у Киирис, не привыкшей к затяжным верховым прогулкам и измученной тяготами минувших дней, сил хватало только, чтобы держаться в седле и не шевелиться. Ей до смерти хотелось размять затекшие плечи, а то и просто лечь – свалиться кулем прямо под ноги лошади. Несколько суток в клетке больше не казались наказанием, напротив – она бы, пожалуй, согласилась обменять эту странную неожиданную свободу на то заточение.

Когда стены великого города Мерода встали перед всадниками неприступными, уходящими в небо заслонами, Рунн пошевелился. Он зевнул, проворчал что-то себе под нос и приказал одному из воинов поскакать вперед и предупредить о его возвращении.

— Видела ли ты когда-нибудь что-то столь же прекрасное? – спросил Наследник, указывая на стены и весь город сразу. – Что-то столь же непокорное и мощное?

Она видела. Множество раз видела то великолепие, что существовало во множествах изнанок миров. Но вспоминать сейчас о тех днях было еще больнее, чем прийти в себя в тот злосчастный день, когда ее выдернули из Истока, как какую-то рыбешку, и посадили на цепь в насквозь пропахшем пороком и алчностью месте.