В участке было жарко, по-деревенски натоплено, и на стук ему открыл городовой в шинели, наброшенной поверх исподнего.

– Что, ваше благородие: бабу пьяную привезли? – спросил городовой, разглядывая закоченевшую спутницу Фаберовского. – Где вам только такая фря попалась? С лета, что ли, под снегом завалялась где? У нас такие только из дачниц в сезон бывают.

– Йолоп, то же ваша приставша!

– И вправду! Принесла же нелегкая! – ойкнул городовой. – Что сейчас будет! Складите ее на лавку, вашбродие, сейчас отогреется, и мы ее приставу наверх отведем.

– Вот тут подарочки она еще с собою везла, – сказал поляк, положив на лавку рядом с дрожавшей Ольгой Иосифовной коробки, и поспешил удалиться.

«Летом 1892 года вагон N-го класса Николаевской железной дороги на всех парах нес нас с г-ном Ф. в Петербург. Всякая живая тварь ликовала благолепию природы: благодушно собирали взятки с цветов осы с ослами, над покрытыми тиной прудами оживленно стрекотали стрекозы с их благоверными стрекозлами, а заблаговременно окуклившиеся гусеницы и гусаки превратились в бабочек и мужучков и теперь беззаботно порхали над полями. И никто среди ехавших в вагоне не подозревал, что к мирному горлу столичного жителя уже протянула костлявую руку страшная напасть – Холера!»

Артемий Иванович отложил в сторону перо и посыпал написанное песочком. К бразильцу никто не ходил, и у Владимирова появилось время приступить к давно вынашиваемой в голове эпической «Исповеди дезинфектора». Жизнь на площадке у квартиры академика Кобелевского быстро налаживалась, и сени за стеклом все больше походили на кабинет. К ломберному столу добавились пульт для письменных занятий, отличные английские перья, чернила, десть отменной бумаги, а также большой медный самовар для стимуляции творчества с пухлой белокурой немкой Луизой Ивановной впридачу – она служила прислугой у академика, и ей было поручено обеспечивать Артемия Ивановича кипятком, а также развлекать разговорами.

– А вы замужем? – спросил у нее Артемий Иванович, ссыпая с листа песок в горшок с аспидистрой.

– Нет. Ко мне фосемь лет сватался очень хороший челофек с очень большим достатком, фладелец столярной мастерской герр Карл Шульц.

– И что же случилось? – Артемий Иванович насторожился и даже окунул перо в чернильницу, предчувствуя повествование о человеческой трагедии, которое можно было бы оформить в виде рассказа и послать Суворину в «Новое время» или Лейкину в «Осколки». В конечном счете, «Исповедь дезинфектора» могла полчаса и подождать.

– На дефятый год он передумал. Будете еще чаю?

– Валяй, Луиза Ивановна!

Луиза взяла самовар, и тут из двери выглянул академик.

– Извините, что беспокою вас и отнимаю время, но мне нужно обмолвиться несколькими словами с Луизой Ивановной, – сказал он. – Ну вот что, Луизушка: я поехал к семейству, а ты все проверь: чтоб заслонки в печи были задвинуты, вентиль на газовой трубе завернут, продукты от мышей укрыты, потом запрешь дверь и отдашь ключи дворнику. Вернешься после Крещения, я приеду вечером.

– Постой, постой! – вскочил Артемий Иванович. – Во-первых, когда входишь, нужно стучаться! А во-вторых, это что ж получается? Мы тебе запрет покидать квартиру огласили, а ты решил тихой сапой? Куда это ты собрался?

– К семейству, на праздники… – промямлил растерявшийся академик и посмотрел на часы: в его академической квартире на Васильевском жена с детьми уже ждали его к столу.

– Нечего на часы смотреть! Я только начал с тобою разговаривать! – прикрикнул на него Артемий Иванович.