Из «Пельменной» интересно было наблюдать, что происходит снаружи, – перед глазами протекала чужая жизнь, в которую Лене не было входа, но она легко угадывала ее сюжетные повороты и со школьной простотой могла определить, куда направляется человек, на работу или в магазин за буханкой свежего хлеба.

Рядом со столиком остановился военный в коверкотовой гимнастерке модного сиреневого цвета, перепоясанный новеньким командирским ремнем. В черных петлицах – серебряные молоточки и две шпалы. Черные петлицы – это инженерные войска, две шпалы – это командир средней руки. Вполне возможно, командует саперным батальоном.

– Не помешаю? – спросил военный, поставил на толстую мраморную крышку стола блюдце с булочкой и чай в тонком прозрачном стакане, втиснутом в подстаканник. Чай был крепкий, темного густого цвета, командир попросил двойную заварку – видимо, любил крепкий напиток.

– Не помешаете, – запоздало ответила Лена, отодвинула свой чай на край столика.

– Хорошая сегодня погода, – неожиданно проговорил военный, – тепло, но не жарко.

«Когда не о чем говорить, обязательно говорят о погоде», – отметила про себя Лена.

Впрочем, лицо у этого человека не было зашоренным, примитивным, какими бывают лица людей, чьи мозговые способности не распространяются дальше кустов акатника, растущих в ближайшем сквере.

Чисто выбрит – явно пользуется бритвой, сработанной из немецкой стали, только она не оставляет на щеках ни одного волоска, такой бритвой пользуется отец. Глаза темные, вот в них возникла насмешливая теплота, и это было интересно, зубы белые, словно с плаката, где улыбчивый молодец приглашает хранить деньги в сберегательной кассе… Неплохое лицо, в общем. Лене оно понравилось.

– Да, хорошая погода, – немного подумав, согласилась она.

Военный улыбнулся. Он все понял. И вообще он, похоже, относился к категории людей, которым не надо было что-то объяснять, втолковывать, им достаточно было видеть, поскольку они знали не только язык разговорный, но и язык взглядов, жестов, выражений, возникающих на лице собеседника, внешних проявлений, походок. Говорят, что языком этим владеют только разведчики, но на деле оказывается, что не только они – военные инженеры его тоже знают.

Вдруг Лена увидела Верку, свою младшую сестричку – та, длинноногая, светленькая, словно бы у нее выгорели на солнце волосы, держала за руку ладного мальчика, такого же длинноногого, в пижонских клетчатых брюках, в футболке, украшенной спартаковским ромбом, и царственной походкой двигалась в сторону сквера.

«Ну, Верка!» – едва не выдохнула вслух Лена, но сдержалась – постеснялась военного.

Тот улыбнулся вновь – кажется, и на этот раз понял, в чем дело. Хотя не должен был понять: откуда он знает, что Верка – ее сестра?

А Верка с парнем пересекла трамвайные пути и оказалась в сквере, остановилась около мороженицы, с лотка продающей круглые вафельные плошки с зажатым между ними кругляшом мороженого, похожие на спортивные шайбы.

Военный проследил за взглядом Лены и спросил:

– Что, знакомая девочка?

– Младшая сестра, – ответила Лена.

– Понимаю, – вновь улыбнулся военный, – еще вчера она сидела в кроватке и пускала пузыри в слюнявчик, повязанный на грудь, ходить не умела, даже говорить не умела, а сегодня уже разгуливает под руку с мальчиками и ведет умные беседы на тему, есть ли жизнь на Марсе и когда мы полетим на Луну?

– Ну, до таких бесед ей еще далеко.

– Это сегодня далеко, а завтра будет очень даже близко.

Лена поспешно допила чай, сжевала булочку и, небрежно попрощавшись с военным, выбежала на улицу. А Верки уже и след простыл – куда-то переместилась со своим кавалером. Может, к Главпочтамту, может, к недавно построенному диковинному зданию, которое спроектировал великий француз Корбюзье, а может, в один из светлых, но безлюдных, глухих сретенских переулков, с которыми даже московская милиция не была знакома – слишком уж много их набиралось…