Стиснув зубы, он переключается на Генриха:

— Инесса взвинчена. Организуй ей утром что-нибудь приятное.

— Думаю, приятнее всего ей будет увидеть вас, босс.

— Не будет.

— Хорошо, я соображу какой-нибудь сюрприз.

Кивнув ему, Громов дожидается, пока они с Демидом уйдут.

— Кто тебе вообще дал право копаться в моем телефоне?! — Подбежав к барной стойке, лихорадочно проверяю, не удалил ли он контакты. Зря надеюсь. Он даже сим-карту извлек.

— А кто тебе дал право пить мое шампанское?

— Я была расстроена!

— Я тоже! — Он с присущей богачам ленцой снимает с себя пиджак, оставляет его на стуле и проходит к кровати.

С ним в квартире слишком тесно. И без того крохотные сорок квадратов уменьшаются раз в пять. Громов тут всюду: его парфюм, его взгляд, его энергия. Сев на край кровати, снимает туфли и носки и принимается расстегивать пуговицы рубашки.

— Я должна сообщить маме.

— Я уже обо всем позаботился. Ты на закрытом банкете по особому приглашению. Будешь без связи, в Алтайских горах она оставляет желать лучшего. Через три дня вернешься.

— А… — Я теряю дар речи.

— Ванну мне набери.

— Чего? Я тебе не прислуга!

— Тебе же нетрудно.

Бегло гляжу на ванну и офигеваю:

— Ты что, будешь тут мыться? При мне? Тут же даже ширмы нет!

Громов поднимается с кровати, медленно стягивает рубашку с одного крепкого плеча, потом с другого, приближаясь ко мне походкой хищной кошки. Бросает рубашку на барную стойку, упирается в нее ладонями, заставив меня поясницей вжаться в ребро столешницы, и обнажает клыки:

— А чего нам стесняться, Катерина? Ты при мне теперь даже в туалет ходить будешь.

Мой рот мигом захлопывается. Ощущение, словно Громов пожирает меня. Глазами. Лишь бы поскорее добраться до нутра с его сокровищем.

— Гипотетически, — выдавливаю кое-как, не дыша, — я не смою твое добро в унитаз. Это будет самый наитупейший поступок в моей жизни.

— Быстро схватываешь, — урчит он. Устало, расслабленно, но все еще зло. Взглядом обводит мое лицо. Буквально очерчивает, приценяется, годится ли ему такая жалкая банковская ячейка. — Но твоей глотке я все еще поражаюсь. Хотя встречал всякие.

— Кхм… — не зная, как прокомментировать это специфическое признание, ляпаю первое, что на ум приходит: — Так вот почему Инесса так разнервничалась? От зависти?

Жду, что Громов меня за горло схватит, придушит, вспорет, заберет кольцо, а остальное по пакетам расфасует и на свалку выбросит, но он вдруг хохочет, склонившись ко мне еще ниже. Дышит в мою щеку, в ухо и утробно произносит:

— Парфюм у тебя приятный. Необычный.

— А ты раньше думал, что убогие нищенки пользуются освежителем воздуха?

Он склоняет голову, роняя тень на мощное плечо и заставляя меня скользнуть взглядом по литому торсу. Парень проводит много часов в тренажерке. Железо не просто тягает. Он уже состоит из него.

— Болтаешь много, — делает мне замечание.

— Я обычно общаюсь с людьми, с которыми провожу наедине больше пяти минут. Это признак хорошего тона.

— Ты меня манерам не учи, Катерина. Я и так гуманно поступил с тобой, дав тебе время. Хотя прекрасно знаю, что моральный ущерб ты мне не возместишь.

— Вообще-то я рассчитывала, что это ты возместишь мне моральный ущерб.

Он прыскает смехом, отлепившись от меня и отойдя.

— А ты борзая. Будешь тихой — получишь пятьсот баксов. Ванну мне набери, — повторяет свой приказ. — Погорячее.

Пятьсот баксов за три дня плюс питание и проживание… Ради этого можно и напрячься. Наполню ванну, отвернусь и пусть себе хлюпается. Чем бы дитя ни тешилось…

— Можно мне сначала в туалет? — Его изогнувшаяся бровь требует моего объяснения: — По малой нужде. Французское «Круг Гранд Кюве» с нотками пряностей и меда просится наружу.