– Лель! Лелька, да остановись же! – Мика настигла подругу, обхватила обеими руками – крепко.

Но та вывернулась, заметалась опять по просторной темноватой гостиной, похожей на холл в дорогом охотничьем домике. Разве что мертвых оленьих и волчьих голов из стен не торчало. Кажется, этот стиль назывался средневековым: темное дерево, темная потертая кожа, цветное стекло в толстых кривых переплетах. От Лелиных метаний по витражу, отделявшему гостиную от кухни-столовой, летали тени, и казалось, что стекла текут. А Леля все бросалась от стены к стене, из угла в угол, стучала по чему попало маленьким кулачком, потом, устав, съеживалась комочком в углу широкого дивана.

Мике подругу было жаль ужасно. Могла бы – круглосуточно рядом с ней сидела. Но в редакции журнала, который Мика возглавляла (и которым искренне гордилась), подходил день сдачи номера – самое суматошное время, так что в лучшем случае удавалось выкроить на Лелю два-три часа. Помочь Мика, конечно, ничем не могла – чем тут поможешь? – но когда рядом кто-то близкий, все-таки легче, правда? Лелька – Мика видела – честно пыталась взять себя в руки. Становилась почти прежней. Нет, не той улыбчивой звонкой Лелькой, к которой Мика привыкла, но – почти, почти. Да, эта Леля отчасти напоминала механическую куклу, однако Мика точно знала: если старательно притворяться, что ты жива, – жизнь потихоньку вернется. Психологи называют это обратной связью. Да как бы ни называли! Поминки же как раз для того и придумали: нагрузить тех, кто потерял родного человека, живыми заботами. Да, через силу, да, стиснув зубы и глотая слезы, но это помогает! А бедной Лельке даже и поминки не суждено устроить. Так нелепо все повернулось! Но она старалась! Старалась жить.

Стараний хватало когда на полдня, когда всего на пару часов. А потом все начиналось сызнова. Как сейчас.

– Не могу! Не могу, не могу, не могу! Этого не может быть! Это глупость какая-то! И неправда! Неправда! Неправда! – Сорвавшись на крик, она закашлялась, схватилась за горло, сморщилась…

– Лель, не держи себя… поплачь, – неуверенно посоветовала Мика, понимая, что сказала глупость. Вообще-то обыкновенно у Лельки слезы стояли близко, чуть что – и брызгали. Но сейчас покрасневшие глаза были совершенно сухи.

– Не могу! – отчаянно вскрикнула она. – Никак! – саданула яростно кулачком по обрамлявшим камин корявым булыжникам (тоже вполне «средневековым»), затрясла досадливо рукой, слизнула с костяшек выступившую кровь. – Больно, – проговорила жалобно и удивленно, это тоже вышло совсем по-детски. – Все равно не получается! Ни слезиночки! Как? Как он мог так со мной поступить? С нами… Как он мог меня бросить?!!

– Лель, человек вообще-то не выбирает… – начала было Мика, но Леля ее перебила:

– Ленька всегда все выбирал сам! Ты что, не знаешь? Мне никогда не приходилось ни о чем даже задумываться… Как он мог?! – Она принялась яростно тереть виски, словно пытаясь выцарапать из головы мешающую мысль. – Да знаю я, что ты его терпеть не можешь!

Она продолжала говорить о пропавшем муже в настоящем времени, но «терпеть не можешь» – это было уже гораздо лучше, чем никуда не ведущее «как он мог». И уж точно лучше, чем «это неправда». Ничего, подумала Мика, Лелька, при всей своей кажущейся хрупкости, сильная. Нет, не сильная, включился внутренний редактор, это неправильное слово. Правильное – живая. В Лельке всегда жизнь била через край – даже если она, едва дыша, чуть не на цыпочках, колдовала над каким-нибудь «осторожным» соусом. Ничего, она справится. Жизнь свое возьмет. Хотя Ленька, конечно, тот еще жук…