Но не только в бюджете дело. Грин стал сильно выпивать, и, пьяный, становился невыносим. Один литератор из того самого богемного круга, некто Николай Карпов, в своих (не особенно, правда, достоверных) мемуарах, озаглавленных «В литературном болоте», утверждает, что Грин «пил отчаянно, швыряя бессмысленно тяжелым трудом заработанные деньги, попадал в самые грязные притоны и возвращался домой оборванный, ограбленный, в самом ужасном виде, приводя в отчаяние жену, женщину исключительной доброты». Возможно, Карпов, лишь шапочно знакомый с Грином, сгустил краски. Но нечто подобнее имело место. Вера Павловна к этому совершенно не была готова. Весной 1908 года она ушла от «гражданского мужа» и стала жить отдельно. Вскоре, однако, Грин пришёл к ней – и она его не прогнала. Так стала складываться странная жизнь. Из воспоминаний Веры Павловны: «Александр Степанович весь предыдущий год не давал мне покоя, настаивая на том, чтобы я опять поселилась с ним вместе. Он умел доказать, что ему необходимы забота и ласка. И мне самой хотелось того же. Поэтому осенью 1909 года я поселилась в тех же меблированных комнатах, на углу 6-й линии В. О. и набережной, где снял себе комнату и Александр Степанович. Однако уклад жизни не изменился».

Во всем его бытии в этот («писательский») период ощущается какая-то раздвоенность, как будто наш герой ещё не решил окончательно, кто же он на самом деле – Гриневский или Грин? Он хочет тихого семейного пристанища с любимой и любящей женой – и кидается в бесовские омуты богемных загулов. Он много и охотно работает, читает (Диккенса, Бальзака, Мопассана, Альфонса Додэ, Александра Дюма, Сетон-Томпсона, Киплинга, Брет Гарта, Эдгара По, Джека Лондона, Стивенсона, Леонида Андреева, Сологуба, Мережковского, русских классиков…) – и заглушает музыку творчества гулом дешёвых кабаков и дорогих ресторанов.

Та же двойственность и в его писательстве.

Внешне оно (писательство) продвигается успешно. В 1909–1910 годах написано и опубликовано около четырёх десятков рассказов. В начале 1910 года в петербургском издательстве «Земля» напечатана книга «Рассказы», куда более художественно убедительная, чем «Шапка-невидимка». Грин вырабатывает свою манеру письма, а главное – постепенно обретает путеводную нить в тот особенный мир, который потом его последователи назовут Гринландией. В № 6 «Нового журнала для всех» за 1909 год был опубликован рассказ «Остров Рено» и почти одновременно в газете «Слово» – «Штурман «Четырёх ветров»». Впервые Грин решился увести себя и читателя за пределы знакомого, познанного мира в несуществующее и в то же время как бы реальное пространство, где «вода светится на три аршина, а рыбы летают по воздуху на манер галок», где небо, «под которым хочется хохотать с зари до зари, как будто ангелы щекочут в вашем носу концами своих крыльев». Люди здесь такие же, как мы, – и всё же необыкновенные. Невозможно сказать, кто они – немцы, французы, англичане, норвежцы… Имена и названия звучат на особенный манер: как будто знакомо, но небывало. Буль, Рантэй, Блемер, Тарт.

Этот самый Тарт – герой рассказа «Остров Рено» – добровольно остаётся на затерянном в океане тропическом острове, уходит от мира господства и подчинения, рутины и обыденности в неведомую и пугающую свободу. «Он стряхивал с себя бремя земли, которую называют коротким и страшным словом «родина» <…>. Свобода, страшная в своей безграничности, дышала ему в лицо тёплым муссоном и жаркой влагой истомлённых зноем растений». То же самое пытался совершить писатель Грин – в вышеназванных рассказах и в примыкающих к ним «Проливе Бурь», «Колонии Ланфиер» и некоторых других. Но обыденность, вооружённая инструментарием литературного реализма, держала его крепко. Тарт погибает, убитый прибывшими на остров матросами, подозревающими его в связи с дьяволом. Грин продолжает писать рассказы о рядовом Банникове, ефрейторе Цапле, террористе Петунникове, о помещике Варламове и его скучающей жене Елене, о разыгрывающихся между ними трагических или мелодраматических коллизиях – пишет не хуже, и даже лучше многих других писателей-современников… Не хуже.