Его мысли, между тем, витали в прошлом. Несмотря на жёсткую качку, он оставался невозмутим и сосредоточен лишь на своих воспоминаниях. Словно волны, приходящие из ниоткуда, они наплывали в уме одно за другим. Особенное дело, что некогда потрясло его, заставило и теперь забыть о внешних волнениях.

Случилось это в летние месяцы, лет пять назад. Николай Сергеевич Лапшин, так звали мужчину в кожаном пальто с поднятым воротником, был впервые назначен начальником партии, в смысле геологической. Вместе с ним на разведку в тайгу отправились приезжие из центра геологи, а с ними – местные. Были рабочие партии – вчерашние школьники в поисках сезонного заработка, студенты и проводник по имени Ильгиз.

Ильгиз-проводник был шофёром грузовичка, доставившего партию к месту её отправления в тайгу. Старый «газон» едва ковылял по разбитой просёлочной дороге, растрясая душу и не вселяя надежд на успешный финиш. В большом кожаном кармане на водительской двери машины лежала потрёпанная книжка, которую Ильгиз аккуратно хранил и непременно доставал почитать, когда ему приходилось ожидать в кабине машины, пока партия разгружала свои пожитки.

Называлась Ильгизова книга «Материализм и эмпириокритицизм» и, как быстро узнали дотошные геологи-студенты, закладка, с которой Ильгиз всегда начинал читать её, оставалась на одной и той же странице все годы, которые он сопровождал разведочные партии в тайге и в горах. Окончившему три класса начальной школы Ильгизу нелегко было управиться с «материализмом», а уж с «эмпириокритицизмом» и подавно! – и всё же старался… как мог.

В аккурат перед самым отправлением появилась некая колоритная фигура, которая бывает в любой партии. Пожилой, но весьма бойкий персонаж, страстный любитель «занзибера», как он называл самогон, Палыч был пьяница, но не запойный. Он обладал изрядным чувством юмора, колоссальным запасом анекдотов и мгновенно становился душой любой компании, особенно студенческой.

В том составе, помнилось Николаю, они оставили машину на дворе крайнего деревенского дома и отправились на горное плато, скрытое между сопками, чтобы взять пробы пород с небольших глубин и после анализа подготовить нужный отчёт по региону. Задание было обычное, и никто слишком не утруждал себя работой, чаше всего собирались у костра и долгими часами сидели, подбрасывая хворост и покуривая самокрутки. Палыч по обыкновению всегда что-то рассказывал, и время от времени голос его перекрывался громкими взрывами хохота.

В один из таких вечеров бесконечно-протяжный разговор принял странный оттенок – словно бы не желая того, вдруг заговорили о самом наболевшем – кто о чём. А больше всего досталось Палычу – как всегда оказался крайним, когда надо было кого-то во всём обвинить. Ну понятное дело, если ты душа компании, так и отвечай за всё. Единственным человеком, стоявшим поодаль и устранившимся от спора, оказался Николай.

– Чего тут остаётся, – пыхтел Палыч, когда дело зашло так далеко, что молодёжь уже готова была схватиться на кулаках, – наше дело… чтоб начальству всё представить как нужно. Ко-о-г-да ещё русский человек понял, что перед начальником всякий подчинённый должен иметь вид «лихой и придурковатый». Так, глядишь, и сойдёт с рук… разное непотребство…

– А-а, Палыч о своём… лишь бы всё сошло, – один из геологов, крепкий мужчина, приподнялся с пенька, на котором сидел, – а сколько нам тут ещё ковыряться? – пока не посинеем все от холода? Скоро уж мороз, а твоё начальство, Палыч, и ухом не повело, что мы остаёмся без провианта. Чего жрать-то будем, если завтра подвода не придёт!?