Фамилию Сало мог бы прославить г. Антипин… Сала на его фигуре хватает, внушительная у полковника фигура…

Перепутанный в младенчестве «Сало» уставился в окно, как будто выходило оно не на унылый пустырь, а на пляж, облюбованный нудистками, и словно бы поджидал меня. А может, действительно поджидал, но демонстративно не замечал, увлеченный нудистками. Однако встал так, что мимо не проскочишь. Я поневоле остановился.

– Молчи и слушай, – пророкотал Антипин. Поздоровался, так сказать.

Тесный воротник сдавливал багровую полковничью шею, как гаррота. Губы не шевелились. Казалось, негромкий урчащий голос исходит прямиком из утробы, без всякого участия связок, гортани, губ и языка.

– Ты здесь не был, я тебя не видел, – чревовещал полковник. – Пиздуй отсюда, и если где по службе нагадил – прибери и подотри. Всем, чем ты занимался, заинтересовались «собисты», конкретно и плотно. Времени у тебя мало, через недельку грянут оргвыводы.

Собисты (не путать с особистами!) – сотрудники Департамента собственной безопасности ЦАЯ. Жабы особого вида, надзирающие за чистотой жабьих рядов. Чтоб не затесалась случайно лягушка или саламандра.

Это более чем серьезно, но «подтирать и прибирать» я не собирался. Если дано задание накопать материала на Питера Пэна – все равно накопают, даже с горкой, не стоит суетиться. Ох и немало покуролесил Питер Пэн до того, как отправился отдохнуть в госпиталь… Радует одно: неделя большой срок, многое можно успеть.

Антипин замолчал. Но с места не сдвинулся. Пройти дальше я мог бы, только применив прием из арсенала регби, американского футбола или боевых единоборств.

– Вожак, – сказал врио, обращаясь к несуществующим нудисткам.

Те ничего не поняли. Я тоже.

– У нас в НИИ он числится как Шляпник, – пояснил Антипин (вот она, шаблонность людского мышления при раздаче названий и прозвищ!). – Если ты принесешь мне то, на чем он носит шляпу, о «собистах» можешь забыть. И о прочих своих проблемах тоже можешь забыть. Доступно излагаю?

– Если назвать голову головой, будет еще доступнее, – выдал я свою первую реплику в разговоре.

– Ты дурак, Пэн, и язык у тебя как помело. Если бы меня интересовала голова, я так бы и сказал: голова. Но на голову и прочее мне плевать, они давно у него не родные. Меня интересует то, на чем он носит шляпу.

– А-а-а-а…

До меня наконец дошло.

Безумный Шляпник – во многом загадочный и крайне отмороженный мутант Зоны, многим другим мутантам командир и начальник, – действительно имел (и прятал под дурацким высоким цилиндром) странное украшение, произрастающее прямиком из темени: нечто вроде громадного, с грейпфрут размером, крабьего глаза на ножке. Иногда этот глаз светился собственным красным цветом, иногда сверкал отраженным, наподобие самоцвета.

Увидев, что я сообразил и проникся, Ирод попрощался со мной так же своеобразно, как и поздоровался:

– Пшел вон!

Массивная туша сдвинулась, освободила проход. Лучше бы он прислал на переговоры Сало, тот по крайней мере всегда приторно-вежлив.

Внизу я отклонился от прямого маршрута, заглянул в курилку. Вдруг, хоть там и тишина, кого-то застану? С таким начальством подчиненные наверняка курят молча и торопливо: ни баек, ни анекдотов, ни разговоров за жизнь…

Не застал.

Но кое-что, касающееся меня, в курилке увидел… И не только меня.

На стене висел рисунок. Карикатура, выдававшая полное отсутствие таланта и фантазии у автора сего «шедевра».

Громадная обезьяна, Кинг-Конг (только более приземистый и приплюснутый, чем волосатый герой фильмов и комиксов). На плечище у Кинг-Конга, как и полагается, сидит миниатюрная девушка, достаточно условная, не опознаваемая. Громадные кулачищи обезьяны упираются в землю, громадный половой орган направлен вверх и вперед, словно ракета «земля-воздух». Вокруг – разбегающиеся по сторонам мелкие уродцы. Один уродец, впрочем, нарисован крупно и вполне узнаваемо: грустный Эйнштейн в германском винтажном шлеме кайзеровских времен; сквозь шлем пробиваются ветвистые оленьи рога.