Другой вопрос связан с питанием. Описанные выше нормы фактически означали голодную мучительную смерть, однако сами узники находили в вещах людей, отправленных в газовые камеры, различные съестные припасы, которые официально запрещалось брать, но именно благодаря им оставленные в живых и могли поддерживать свое существование. С. Вилленберг подробно рассказывал, как после отбоя в бараках они ужинали этими продуктами: «Другие, и я в том числе, достали пустые банки из-под консервов, которые использовали здесь как печки. В верхней части банки вырезали три треугольных отверстия и вставляли в ведро свечи, ватные фитили и поджигали их. На эти плитки мы ставили глиняные горшки, которые нам дали старожилы барака, и в них мы варили смесь хлопьев какао, сахара и жира, и это была единственная наша еда в течение этого дня» (с. 218–219). С большой долей вероятности можно предположить, что администрация была в курсе этих альтернативных методов снабжения и не проявляла рвения воспрепятствовать им. Неудивительно, что в начале 1943 г., когда поток поездов прекратился, среди рабочих лагеря начался фактически голод, а ожидание нового эшелона оказалось сопряжено с надеждами его утолить и тем самым выжить.

Хотя «нижний» и «верхний» лагеря были разделены, узники имели возможность взаимодействовать друг с другом. В этом, например, Треблинка отличалась от того же Собибора. Так, Я. Верник, будучи плотником, занял привилегированное положение и мог при выполнении ряда работ перемещаться между обеими зонами. В 1943 г. по мере надобности узников «нижнего лагеря» периодически переводили в «верхний». Также роль связного выполнял пекарь Лейлайзен. Нарастающая коррупция также помогала обходить запреты. Например, С. Вилленберг рассказывал о случае, как под охраной вахмана с песчаного вала спустились несколько заключенных, которые просили еды. За взятку охранник разрешил не только получить продовольствие, но и пообщаться (с. 234).

Как и в концлагерях, администрация поддерживала порядок и непрямыми методами, включая сеть собственных доносчиков. Однако в Треблинке находилась одна группа заключенных – евреи, а потому играть на противопоставлении и натравливании друг на друга различных категорий узников (политические, уголовники, военнопленные и пр.) было невозможным. Управление классическим лагерем СС всегда опиралось на прослойку привилегированных заключенных – различного рода «капо», именно они являлись «глазами и ушами» эсэсовцев, многие проявляли особую прыть в обеспечении порядка, издеваясь над заключенными хуже самих немцев[90]. В Треблинке было все наоборот: практически всю его историю старостой лагеря был Галевский[91], ставший с весны 1943 г. одной из ключевых фигур в подполье. Сложно переоценить ту роль, которую он и его помощники играли в том, чтобы облегчить положение узников. Как свидетельствовал С. Вилленберг, на виду у немцев жестокость форарбайтеров нередко была наигранной: они намеренно демонстрировали избиения, дабы имитацией экзекуций удовлетворить эсэсовцев. Более того, чтобы ограничить время пребывания в туалетах, немцы весной 1943 г. поставили следить за этим специального еврея, однако в действительности отхожие места под его присмотром превратились в место встреч и обмена новостями (с. 309).

Без помощи членов «лагерного самоуправления» были невозможны и другие формы взаимной поддержки. Во время эпидемии тифа в зимние месяцы 1943 г. (когда холод и вынужденный голод из-за отсутствия эшелонов дали о себе знать) больных, дабы их не расстреляли, староста Галевский прятал во время работ на складах мехов: «Их скрывали от глаз эсэсовцев, накрывали мехами, и те спали целый день. Товарищи, рискуя жизнью, поили их горячим чаем, который с опаской варили в углах бараков. Некоторые из этих больных преодолели кризис и выздоровели. Место было более-менее безопасное, поскольку немцы сюда не заходили, опасаясь вшей» (с. 265).