Она долго молчала.

Папа, словно услышав ее мысли, стал тихонько смеяться.

– Ну подумай сама. Если никакого Гольденштерна нет, почему тогда говорить про Гольденштерна считается таким дурным тоном?

Ага, как это объяснить, Маня знала.

– Потому что это конспирология чистой воды, – сказала она. – Вернее, грязной и очень дурно пахнущей воды. А приверженность конспирологии выдает низкий и подлый ум. И приличные люди таких сторонятся.

– Но ты можешь сколько угодно говорить про привидения или деда Мороза, – ответил папа. – И никто тебя сторониться не будет. А с Гольденштерном все иначе, разве нет?

Маня глубоко вздохнула, и на ее глазах выступили слезы. Происходящее стало окончательно непонятным. Каждый раз, когда она слышала или произносила слово «Гольденштерн», в животе случался неприятный спазм. Но этого почему-то хотел ее папа.

– Папа, – сказала она жалобно, – а почему ты со мной про это сейчас говоришь?

Отец засмеялся, и счастливое серебро его смеха перекатывалось в трубке не меньше минуты.

– Потому что, – сказал он наконец, – меня попросил Гольденштерн.

Маня провела на ветряке еще час, слушая папу. И это был самый невероятный разговор в ее жизни.

Папа рассказал следующее.

Гольденштерн увидел ее голограмму в Контактоне. Лично. Посмеялся над «адольфычем». И хотел теперь рыжую девушку из Сибири.

Гольденштерн желал получить доступ к снегам, бревнам, некормленым холопам, «адольфычу» – в общем, к ней. Вернее, к импланту. И то, что она живет в Москве, и рыжим был один «адольфыч», а у нее самой волосы теперь голубые справа, а слева розовые, уже не играло роли. Кристаллизация, как говорят интимные коучи, произошла.

Социальный имплант в ее черепе был устроен гораздо сложнее, чем она думала. Он мог не только поднимать привлекательность разного рода иллюмонадов и чипсов или переводить социальный статус других людей на язык понятных рептильному мозгу энергий. Работая на полную мощность, имплант мог дать другому человеку доступ к ее, как сказал папа, «чувственному опыту».

А наградой была личная банка. Сразу на втором таере. Как у папы.

Когда Маня услышала это, в ее мозгу огненным кустом распустился чрезвычайно интенсивный умственный процесс.

Сперва она подумала, как мудро было посвятить последний сибирский день съемкам голограммы. Потом ощутила себя золушкой, которой объяснили, что она принцесса. А затем почувствовала возмущение, что ей – принцессе! – предложили выйти за богатого развратного старика.

Некоторое время эти чувства разворачивались в душе одновременно – презрение принцессы к мерзкому старику, как на картинке Эшера, чудесным образом сосуществовало с пониманием того, что принцессой ее делает именно полученное от этого мерзкого старика предложение.

Потом она вспомнила главное: никакого возраста у Гольденштерна нет. Возраст технически есть у его мозга, но это очень относительная вещь, потому что храниться в банке тот может почти вечно. Гольденштерн банкир, и реального физического контакта между ними не будет все равно, а будет в худшем случае то, что папа делает с мамой. Но не случится, возможно, даже этого. Гольденштерн хотел не жениться, а… Как там папа выразился?

«Доступ к чувственному опыту…»

Маня почему-то сразу предположила, что это то самое. Неприличное и между ног. Но настоящего смысла этих слов она не понимала – и решилась уточнить у папы.

– Это все, что ты видишь, слышишь, обоняешь и осязаешь… Гольденштерн будет переживать это вместе с тобой. Так же, как ты.

– Он будет знать, что я думаю?

– Нет, – ответил папа. – Он станет жить через твое тело. Иногда. Таких тел у него много. Мощности импланта хватит, чтобы превратить тебя в удаленную камеру с микрофоном и чувствилищами. Гольденштерн не будет читать твои мысли. Но сможет ими управлять. Слегка.