Стелла тоже делает безуспешные попытки казаться веселой. Стэнли – ноль внимания на всю эту побасенку. Он словно ничего не слышал – тянется через весь стол, подцепил вилкой последний кусок торта и аппетитно пожирает его, ухватив прямо рукой.

Насколько я понимаю, мистеру Ковальскому не смешно.

Стелла. Мистер Ковальский ведет себя по-свински и увлекся настолько, что до остального ему и дела нет.

Стэнли. Правда твоя, детка.

Стелла. Как ты весь извозился – лицо, руки… смотреть противно! Иди умойся и помоги мне убрать со стола.

Стэнли (швыряет свою тарелку на пол). А я вот как убираю со стола. (Крепко схватив ее за руку.) Не смей так обращаться со мной, брось эту манеру раз и навсегда. «Свинья… поляк… противный… грязный… вульгарный…» – только и слышишь от вас с сестрицей; затвердили! Да вы-то что такое? Возомнили о себе… королевы! Помните слова Хая Лонга[7]: «Каждый – сам себе король». И здесь, у себя, я – король, так что не забывайтесь! (Сбросил со стола чашку с блюдцем.) Вот, я убрал за собой. Хотите, уберу и за вами?

Стелла тихо заплакала. Стэнли величественно прошествовал к двери и, стоя на пороге, закуривает. За углом, в баре, заиграли черные музыканты.

Бланш. Что здесь происходило, пока я принимала ванну? Что он тебе говорил? Стелла!

Стелла. Ничего! Ничего! Ничего!

Бланш. Я догадываюсь – про нас с Митчем. Да, да, ты знаешь, почему Митч не пришел, и не хочешь сказать!

Стелла безнадежно качает головой.

Я позвоню ему.

Стелла. Лучше не надо.

Бланш. А я позвоню.

Стелла (убитым тоном). Не стоит, Бланш.

Бланш. Но ведь так же нельзя, должен же кто-то объяснить мне, в чем дело! (Метнулась в спальню, к телефону.)

Стелла выходит на крыльцо и укоряюще смотрит на мужа.

Тот, проворчав нечто невнятное, отворачивается.

Стелла. Можешь радоваться – твоих рук дело… ни разу еще кусок не шел мне так поперек горла, как сегодня, когда я видела ее лицо и этот незанятый стул. (Заплакала.)

Бланш (по телефону). Алло! Будьте любезны, мистера Митчелла. А-а!.. Если позволите, я оставлю свой номер. Магнолия девяносто-сорок семь. И передайте ему, что дело неотложное… Да, да, очень важное дело… Благодарю вас. (Потерянная, испуганная, задерживается у телефона.)

Стэнли (медленно обернулся к жене, грубо хватает ее в объятия). Уедет эта, родишь маленького, и все, все наладится. Снова заживем душа в душу, и все у нас пойдет по-прежнему. Как бывало. Помнишь? Какие ночи мы проводили вдвоем! Господи, солнышко мое, как привольно нам будет по ночам, ну, и пошутим же мы тогда, а?.. Совсем как раньше!.. и снова побегут у нас разноцветные огоньки… и некого опасаться, что услышат, – никаких сестер за занавеской!

Наверху громкий хохот, крики, взвизги.

(Негромко засмеялся.) Вон! – Стив с Юнис…

Стелла. Вернемся. (Идет в кухню и принимается зажигать свечки, воткнутые в белый торт.) Бланш!

Бланш. Да? (Возвращается к столу.) Ах, эти свечки – милые, милые, милые… Не зажигай их, Стелла, не надо.

Стелла. Ну вот еще!

Вернулся в кухню и Стэнли.

Бланш. Сбереги их на дни рождения маленькому. Пусть всю его жизнь светят ему праздничные свечи, и пусть глазенки его светятся, как два синих огонька, зажженных на белом именинном торте…

Стэнли (усаживаясь). Какая поэзия!

Бланш (промолчав, задумчиво). Зря я звонила ему, не стоило.

Стелла. Да мало ли что могло случиться!

Бланш. Такое не прощается, Стелла. Нельзя спускать обид. Пусть не думает, что со мной все позволено.

Стэнли. Черт, ну и жарища же из ванной – все еще полна пару.