Бланш. А-а…

Митч. И они на мне не имеют вида. Мужчине с такой комплекцией надо одеваться с умом, а то будешь совсем громоздким.

Бланш. Но разве вы такой уж тяжеловес?

Митч. А думаете, нет?

Бланш. Ну, изящным вас, правда, не назовешь, но… широкая кость, представительность.

Митч. Благодарю вас. На Рождество меня приняли в члены нью-орлеанского атлетического клуба.

Бланш. Вот это да!

Митч. Лучшего подарка я и не получал. Работаю с гирями, плаваю и всегда в форме. Когда я начинал, живот у меня был слабоват, зато теперь – каменный! Любой может хватить что есть сил под вздох, а мне хоть бы что. Вот, ударьте. Да не бойтесь!

Она слегка дотрагивается пальцем до его живота.

Ну что?

Бланш. Господи! (Прикасается рукой к его груди.)

Митч. А угадайте, сколько я вешу, Бланш?

Бланш. Да на глазок – ну… сто восемьдесят?

Митч. Еще одна попытка… ну?

Бланш. Поменьше?

Митч. Да нет же – больше!

Бланш. Ну, при вашем росте даже и с огромным весом не будешь грузным.

Митч. Вес – двести семь фунтов, рост – шесть футов полтора дюйма. Рост – босиком, без обуви. И вес – без одежды, в чем мать родила.

Бланш. Боже милостивый! Какие захватывающие подробности…

Митч (смутился). Да, мой вес, конечно, не такая уж интересная тема. (Набравшись храбрости.) А вы сколько весите?

Бланш. Я?

Митч. Да.

Бланш. А вы угадайте.

Митч. Можно поднять?

Бланш. Самсон! Ну, уж ладно, поднимайте.

Он становится позади нее, взялся руками за талию и легко поднимает в воздух.

Ну?

Митч. Как перышко.

Бланш. Ха-ха!

Он опустил ее и придерживает за талию.

(С притворной застенчивостью.) Больше держать не обязательно.

Митч. Что?

Бланш (весело). Я сказала, уберите-ка руки, сэр.

Он неумело обнял ее.

(В голосе ее звучит мягкий укор). Нет, Митч. Именно потому, что мы одни, вы должны быть джентльменом.

Митч. Шлепните, если зарвусь.

Бланш. Не понадобится. Вы настоящий джентльмен, такие уже почти перевелись. Не сочтите это за чопорность старой девы-учительницы. Просто я…

Митч. Что?

Бланш. Да просто, надо полагать, у меня слишком уж старомодные идеалы, только поэтому. (Зная, что ему не видно, лукаво строит глазки.)

Митч молча идет к выходу. Продолжительное молчание. Бланш вздыхает.

Митч (застенчиво покашливает. После паузы). А где Стэнли со Стеллой?

Бланш. Отправились прогуляться с мистером и миссис Хаббел.

Митч. А куда?

Бланш. В кино, кажется, – на последний сеанс.

Митч. Надо бы нам как-нибудь выбраться всем вместе.

Бланш. Нет. Ничего хорошего не вышло бы.

Митч. Почему же?

Бланш. Вы давно дружите со Стэнли?

Митч. Мы однополчане, из двести сорок первого.

Бланш. И с вами он, конечно, говорит что думает?

Митч. А как же.

Бланш. А про меня он вам говорил что-нибудь?

Митч. Да почти нет.

Бланш. По вашей сдержанности ясно, что разговор все-таки был.

Митч. Ну, сказал что-то, особенно не распространяясь.

Бланш. Но что? Каким тоном это было сказано?

Митч. А зачем вам, почему вы спрашиваете?

Бланш. Ну…

Митч. Вы что с ним – на ножах?

Бланш. Что вы хотите сказать?

Митч. Да мне кажется, что в его отношении к вам… просто непонимание, и только.

Бланш. Мягко сказано? Да если б не беременность Стеллы, я б у них и дня не прожила.

Митч. Он что, недостаточно обходителен?

Бланш. Он нестерпимо груб. Уж как только не куражится надо мной!

Митч. То есть как это?

Бланш. А так.

Митч. Даже и не верится.

Бланш. Не верится?

Митч. Да разве можно быть грубым с вами?.. Да нет, не представляю себе.

Бланш. А положение и в самом деле жуткое. Нет, вы поймите… Своего угла у меня здесь нет. Ночью между этой комнатой и той – только портьера. А он лезет прямо через комнату в одном нижнем белье. И каждый раз не допросишься хотя бы прикрывать за собой дверь… в ванную. Простота нравов уже какая-то безудержная… Вам, может быть, непонятно, что же тогда меня здесь держит? Ладно, откроюсь. Ведь учительского жалованья еле-еле хватает, чтоб свести концы с концами. За год я не отложила ни пенни, пришлось ехать на лето сюда. Вот и терпи зятя. А он – меня, хотя я ему явно поперек горла… Да он, конечно, уже говорил вам, как люто меня ненавидит.