Нет, это невозможно. Нет, этого не могло случиться. Нет, она не могла это видеть.

Она вырвалась из комнаты, сдавленно шепча эти слова, задыхаясь от ледяного ужаса, охватившего её до самых кончиков пальцев. Спотыкаясь, цепляясь за стену, пробираясь прочь, подальше, к свету, к людским голосам, где реальность всё ещё была твёрдой.

Город ещё не пробудился. Москва дышала глухо, вязко, как будто ночь ещё держала её в своей власти, не позволяя рассвету разлить по улицам первые оттенки дня. Серое небо нависало низко, обещая дождь, но капли не падали, застывая где—то на границе между предчувствием и реальностью. Воздух был наполнен прелым запахом асфальта, влажного после ночных испарений, и пустота улиц казалась неестественной, словно город затаился в ожидании чего—то, что вот—вот должно было случиться.

Женщина бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь, сбиваясь, лавируя между фонарными столбами и случайными фигурами дворников, лениво подметающих тротуары. Её рваное пальто хлопало за спиной, словно грязные крылья. Волосы спутались, разметались, цепляясь за лицо, за шею, но она даже не пыталась их убрать. Её ноги – босые, грязные, замёрзшие – ударялись о каменную мостовую, но она не чувствовала боли. Страх заглушал всё: холод, усталость, разум.

Её дыхание было рваным, пересохшее горло сжималось от крика, который она не могла выпустить, пока бежала. Глаза безумно метались по сторонам, не в силах остановиться ни на одном объекте, ни на одном лице. Она не просто бежала – она спасалась. Но от чего? Кто преследовал её? Что шло за ней следом? Она и сама не знала.

Казалось, тени домов растягиваются, удлиняются, двигаются в такт её шагам. Она слышала стук собственного сердца, но иногда, на грани слуха, ей чудилось нечто иное – едва слышное шуршание, неуловимое движение воздуха позади. Как будто за ней кто—то шёл, едва касаясь мостовой, не торопясь, но неотвратимо. Она оглянулась.

Улица была пуста. Лишь безразличные огни фонарей отражались в мокром асфальте, только мутные лужи хранили в себе отражение холодного утреннего неба. Никто не следовал за ней. Но осознание этого не приносило облегчения. Страх продолжал разъедать её изнутри, засев в груди ледяным комом, который не удавалось проглотить.

Впереди виднелся полицейский участок. Старая серая громада, угрюмо возвышающаяся над улицей. Знакомое здание, в которое раньше она приходила с другими целями: разбираться с клиентами, спорить с патрульными, платить мзду, чтобы избежать лишних проблем. Но сейчас это было единственное место, где она могла надеяться на безопасность.

Она ворвалась внутрь, распахнув тяжёлую дверь и споткнувшись о порог. В тусклый свет настольных ламп создавал тёмном коридоре ощущение зыбкости, но здесь пахло кофе, бумагой, чем—то прозаичным, реальным. Люди в форме, дежурные, усталые, сонные, подняли головы, взглядывая на неё с лёгким раздражением.

– Он исчез! – крик сорвался с её губ, прерывая тяжёлую тишину. – Он просто испарился! Я видела! Я всё видела!

Голос женщины дрожал: он был хриплым, надломленным, как если бы каждая фраза высекалась из её горла лезвием. Она пыталась вдохнуть, но воздух в помещении казался липким, удушающим, наполненным запахами мундиров, сигарет, старого дерева. Мир здесь был иным – спокойным, обычным, таким, каким он должен был быть, но она больше не могла в него вписаться.

Полицейский за стойкой медленно поднял брови. Он был широкоплеч, крепок, с тяжёлым лицом, на котором застыла привычка не верить в чужие истерики. Он видел подобных ей много раз – женщин, выбежавших из клубов, испуганных клиентов, заплаканных девиц в разорванных колготках. Но эта была другой. В её глазах не было привычного ужаса, страха перед мужчиной, перед побоями, перед очередной ночной разборкой. Там было нечто иное: настоящее, древнее, тот страх, который редко можно встретить у живых.