Более двух десятилетий назад в книге «Секс, экология, духовность»[5] я обобщил эту постмодернистскую катастрофу в понятии «аперспективное безумие». Ведь убеждение, будто истины не существует – и никакая перспектива не является универсально верной (в этом состоит аперспективный аспект предложенного мною термина), – если его довести до крайности (к чему и пришел постмодернизм), в результате приводит к массированным внутренним противоречиям и предельным степеням несогласованности (это уже безумный аспект). А когда аперспективное безумие (мол, «истины нет!») заражает передовой край эволюции, способность эволюции к самонаправлению и самоорганизации неизменно нарушается.
Широко признано утверждение, что постмодернизм как философия сегодня мертв. Появляется множество книг, посвященных вопросу «что же дальше?» (пока нельзя назвать явного победителя, однако общая тенденция состоит в стремлении к более эволюционным и системным – интегральным – воззрениям). Но в академической среде и университетах постмодернизм мучительно и медленно умирает, так что большинство преподавателей гуманитарных наук до сих пор обучают какой-то из форм постмодернизма и его аперспективного безумия, даже если сами глубоко сомневаются в этих идеях.
О многом говорит тот факт, что практически все основные модели, исследующие развитие, указывают: после стадии, в целом известной как плюралистическая, или постмодерновая, идут по меньшей мере одна-две стадии, которым даются разные названия: «интегрированная», «системная», «интегральная» или что-то в этом духе. Во всех случаях речь идет о преодолении ограничений коллапсировавшего плюрализма путем обращения к более высокоуровневой целостности и единству, а поэтому – возврате к подлинному произведению порядка из хаоса. Сегодня лишь около 5 % населения находится на одной из этих интегральных стадий, однако есть данные, указывающие на то, что именно туда нас приведет завтра эволюция, если мы сможем пережить разворачивающийся сегодня переходный кризис.
Итак, постмодернизм, будучи широко распространенным передовым воззрением, скатился к крайним формам (в которых, например, считается, что все знание не просто зависит от контекста, но только и состоит в изменчивости контекстов; оно не просто сосоздается во взаимодействии познающего и различных внутренних и скрытно существующих свойств познаваемого, но есть лишь сфабрикованная социальная конструкция, движимая стремлением к власти). Когда позиция, гласящая, что каждый индивидуум имеет право выбирать свои ценности (пока таковые не наносят вред другим людям), скатывается к позиции, что, дескать, из этого вытекает, будто нет ничего универсального (или общезначимого) в каких-либо ценностях, это прямиком ведет к аксиологическому нигилизму – вере в то, что нигде не существует каких-либо убедительных и подлинных ценностей в принципе. И если всякая истина есть лишь культурный вымысел, то никакой истины не существует вовсе. Это уже эпистемический и онтический нигилизм. А если нет каких-либо обязующих морально-нравственных норм, то мы наблюдаем лишь нормативный нигилизм. Так и возводился дворец нигилизма на нигилизме до самого небосвода: мол, «нет никакой глубины, есть лишь поверхность, поверхность, поверхность». Наконец, если не существует каких-либо обязующих принципов индивидуального поведения, индивидуум отвечает лишь перед собственными самопотворствующими желаниями и устремлениями, а это типичный нарциссизм. Вот почему большинство влиятельных элит постмодернизма пришли к принятию (открытому или тайному) этого дуэта, составляющего самую суть постмодернистского ада: нигилизма и нарциссизма. Или, для краткости, аперспективного безумия. Такова культура постправды.