– А не опасно ходить по траве? – на всякий случай спрашиваю я.

– Тут постоянно проводятся массовые мероприятия, перед ними проверяют. Снаряды давно убрали, но ради провокации могут и растяжку поставить.

Вверху ещё одно захоронение. Должно быть, недавнее, поскольку портреты не выцвели.

Золотая звезда Вечного огня, который не горит. Металлический каркас, похожий на кусок лодки, венчает лежащий обелиск.

– Слу-у-ушайте! – тянет Марина. – А ведь это смотровая площадка! Она была на обелиске, сверху… Ну да, вот люк для выхода, а это ограждение! «Какой бы дурак туда полез!» – ужасаюсь я.

Панически боюсь рукотворной высоты.

Слева облицовочный гранит лежит почти ровно, будто не падал с громады своего роста, а правая сторона искрошена, сквозь бетонные блоки прорвалась арматура, и высится над ней пустой сапог солдата, погребённого под завалами. В железные дыры голенища вдеты цветы.

– Сюда свадьбы так и ездят, как до войны, – говорит Маша.

На площадке – причудливо изогнутые металлические останки орудий.

– Зенитка, – говорит Артём.

– Само собой, – киваю я.

Обходим памятник вокруг, взбираемся на холм из обломков. Говорят, в ясные дни отсюда разглядишь клочок Азовского моря. Сейчас туманно, но видно далеко-далеко.

– Вот его рука, – кричит снизу Артём.

Под нагромождением бетона застыл кулак, сжимающий винтовку. От винтовки осталась ржавая планка, но и её не отпустила железная хватка. Я приседаю на колено и глажу ледяную руку мужественного человека, что навсегда исчез с лица земли. И Марина тоже её гладит.

– Его фигура летом была под завалом, было видно. Сейчас убрали.

– А кто его сбил? Украина?

– Украина, – кивает Артём. – Наши, конечно, тоже обстреливали, пока тут были украинцы, но быстро их вышибли. Сами заняли высоту и держали. И удержали! Обелиск в два захода падал: сначала одна половина, а через день – другая.

– Вот там, наверное, украинская могила! – показывает Маша. В стороне от обелиска стоят разрушенные здания кафешек, а рядом с ними ограда, на которой висят шахтёрская каска, трикотажный подшлемник, кожаные мужские митенки.

– Неухоженная, – вздыхает Артём, когда подходим вплотную, – травой заросла.

Ему жаль и тех, и этих.

Пока они с Мариной исследуют руины, я спрашиваю Машу:

– А правда, что ты воевала?

Маша отвечает односложно:

– Да.

– Кем?

– Помощником папы.

– А что делала?

– Что скажет, то и делала.

– И стрелять приходилось?

– Приходилось.

– Попадала?

– Попадала.

– Не снятся?

– Нет.

Я почти отчаиваюсь её разговорить, как вдруг она начинает рассказывать.

– Это не страшно, я думала, будет страшно, за психику беспокоилась, но как вспомнишь, КТО там и ЧТО они с нами сделали – и не страшно. Вот когда впервые взрыв увидела – мороз по коже. Папа заставил нас уехать на море, в Крым, а я назад рвалась: так хотелось домой…

Красивая черноволосая девушка, по-народному закутанная в тёплый цветастый платок.

– Держи! – Марина протягивает мне ржавую железку – осколок снаряда.

Потом подбирает кусок железа, отбитый взрывом от барельефа, и сообщает:

– Вот такое на людей падало.

Беру его в руки. Килограммов пять, не меньше.

Если по затылку, то насмерть.

Сходим вниз. Отсюда видно, что насыпи над барельефами проломлены, в полое нутро одного вонзился железный рельс.

У подножия – каменные плиты с именами погибших в Великую Отечественную.

– Сколько тут народу полегло, – говорит Артём. – И тогда. И теперь.

Имен много, некоторые из них выбиты взрывами. Их, дважды убитых, наверное, уже не вспомнить. Отдельным списком – пропавшие без вести.

– А ведь, возможно, кто-то из них и найден сейчас, и похоронен в новых могилах. Повезло.