За соседним столиком оживлённо, хотя и приглушая голоса, укрывшись в тени кафешного зонта, переговариваются трое военных. Обращаю внимание, что пьют охлаждённое белое. Закусывают салатами. Для московской жары – то что надо.

Женщина с увеличенными губами и пониженной социальной ответственностью, до сих пор просто сидевшая за пустым соседним столиком, никак не привлекавшая внимания, вдруг обращается к военным с просьбой налить вина: мучает похмелье. Один из них, посмотрев на часы – половина пятого, – констатирует: для опохмела поздновато. И проститутке:

– Мать, дай пообщаться.

Допив кофе, берём по бокалу вина. Такого же. Артём свой приканчивает быстро. Заказывает второй, но его пьёт медленно. Во время рассказа о вине забывает.

– Мы с ней в институте не обращали внимания друг на друга. А тут случайно на «Баррикадной» встретились. Несколько раз по телефону «о жизни» говорили. Раз я к ней как-то на работу приехал. Она официанткой трудилась. С дипломом инженера не так просто, оказалось, устроиться, как мы все тогда поняли. Даже у неё с пропиской-квартирой далеко не сразу получилось.

Получив, как и Артём, вначале девяностых диплом, я, в отличие от него, уехал в родной Омск. Рассказываемая трепетная история – как раз из того послеинститутского периода.

– Я понимал, – продолжает Артём, – у неё были мужчины. Но подумал тогда: ерунда…

Мы с Артёмом в институте были металлистами. После увлечение быстро сошло на нет. До сих пор, правда, ни он, ни я не выбросили выпущенные SNC и АпТгор грампластинки в потрёпанных конвертах.

– Увидев, точнее, разглядев тогда Светку, решил, что вот оно, то самое. – Артём, всё более увлекаясь своим рассказом, вспоминает детали. – А как я мёрз тогда в съёмной квартире в Люберцах – плохо отапливаемой, с незаклеенными окнами!

Проститутка за соседним столиком, придумав, возможно, где ей сейчас нальют, громко отодвинув стул, встаёт. Вспоминает про вюиттоновскую сумку, лежавшую у ног, подхватывает эту свою гордость, пошатываясь, разглядывая поизносившийся педикюр – ах, мои пальчики! – идёт к выходу…

– Поверил вдруг в… настоящую любовь…

Один из военных хлопает ладонью по столу. На мгновение мне кажется, он прислушивается к нашему разговору. Но они говорят о своём:

– Хорошо, Валентиныч, дома!

И дальше – в духе «покурить бы – да здесь не курят».

Я снова подключаюсь к каналу, на котором вещает мой собеседник.

– Думал, мы проживём целую эпопею чудесных тонких эмоций. – Артём медленно рвёт на две части бумажную салфетку. – До всего…

Не перебиваю его, изредка отпиваю из бокала, слушаю в общем-то внимательно. Мне, честно говоря, даже интересно.

– Я позвонил довольно рано, в одиннадцатом часу, а она вдруг говорит: приезжай!

Передо мной был тот самый Артём…

Как-то, узнав об одном из митингов в поддержку Ельцина, мы с ним аккуратно вывели тушью на большом листе ватмана призыв ко всем героям идти туда стройными рядами.

Захватив канцелярские кнопки, поехали в центр, чтобы повесить на видном месте. На Пушке прикнопить было не к чему, пошли, высматривая подходящую поверхность, по Тверскому бульвару.

Примерно в середине Твербуля нарисовался, иначе не скажешь, приземистый парнишка.

– Сигарету дай, – приказал низким и, как показалось, натужно-зловещим голосом.

Я, вежливый, вытянул из пачки сигарету.

– Одну, – вместо «спасибо» сказал прохожий, – можешь оставить себе.

Гражданин СССР, который один средь бела дня подходит в центре ещё советской Москвы к незнакомым, слегка, может быть, и рахитичным и инфантильным, но всё-таки высоким юным парням с таким запросом, не может не напугать. Во всяком случае, меня…