В дальнейшем идея широкого надгосударственного европейского союза возродилась в образе Римской империи (ее территория показана на рис. 1.4), хотя, как говорится в известной исторической остроте, принадлежащей Вольтеру, Священная Римская империя «не была ни священной, ни римской, ни империей».

Если рассуждать более предметно, то четверо государственных деятелей в разное время предпринимали попытки установить господство над значительной частью Европы: король Франции Людовик XIV, король Испании Карл V, Наполеон и Гитлер. Каждому из них на короткий период удавалось добиться своей цели, но вскоре Европа вновь возвращалась к исходному раздробленному состоянию в виде набора мелких государственных образований и соперничающих друг с другом империй.

Если принять во внимание историческое прошлое европейского континента, то можно утверждать, что Европа в виде набора национальных государств, образовавшихся в результате наполеоновских войн (равно как и несколько иная политическая мозаика, сложившаяся после Версальского мира в 1919 г. и мало изменившаяся после 1945 г.), есть нечто недееспособное, алогичное, опасное и даже глубоко неевропейское. В речи, обращенной к Европейскому парламенту в октябре 1999 г., экс-председатель Европейской комиссии, а ранее премьер-министр Италии Роамно Проди сформулировал эту мысль с подкупающей прямотой:

Это тревожное чувство имело самое непосредственное отношение к третьему из пяти идейных воззрений, давших импульс европейской интеграции, а именно: величина имеет значение. На протяжении десятилетий, последовавших после Второй мировой войны, Европа существовала под знаком холодной войны. Мир разделился на два лагеря, возглавляемые, с одной стороны, Соединенными Штатами Америки, с другой – Советским Союзом. В сравнении с этими мастодонтами государства Европы, ослабленные войной и вынужденные распроститься со своими былыми империями (даже Великобритания и Франция, в недавнем прошлом великие колониальные державы), выглядели жалкими иссохшими подобиями себя прежних. А что уж говорить о таких небольших государствах, как Нидерланды или Бельгия.

Конечно, страны Западной Европы являлись частью так называемого Запада, возглавляемого Америкой, и потому имели все шансы сохраниться. В то же время это ставило их в положение вассальной зависимости от США, что воспринималось как нечто несовместимое с историей и глубокими культурными корнями этих европейских государств. К тому же для многих европейцев Америка была далеко не образцом добродетели. Вот если бы Европа объединилась, то смогла бы на равных противостоять как США, так и Советскому Союзу. Да и мир в целом значительно выиграл бы, появись на сцене такой солидный противовес двум чрезмерно возомнившим о себе гигантам, исповедующий европейские ценности, которые выкристаллизовались за многовековую историю.

Как ни поразительно, но даже Маргарет Тэтчер разделяла эту точку зрения. В 1966 г. на предвыборной встрече с избирателями она сказала: «Европа стала краеугольным камнем нашей кампании. Убеждена, что вместе мы могли бы сформировать блок [sic], не уступающий мощью США или России».[7]

У этой идеи имелся и экономический аспект. Согласно преобладавшим в Европе представлениям, размер, с точки зрения экономической науки, действительно влияет на многое. Размер рынка определяет, насколько велик будет положительный эффект от экономии за счет масштаба. Более того, от размера страны или коалиции стран главным образом и зависит их переговорная сила в экономических взаимоотношениях.